Сказочная страна

Никита и его друзья читать Чарушин

Никита и его друзья читать Чарушин

Это небольшие рассказы про мальчика, Никиту который любил животных и птиц, был добрым и отзывчивым, познающим мир. Рассказы для детей от автора Евгения Чарушина про мальчика Никиту учат быть любознательным, учат доброте к животным и птицам.


«Никита и его друзья», автор Чарушин Евгений Иванович

Содержание:

Как Никита мне помогалНикита — охотникВоробейПерепёлкаРябчонокСказка, которую Никита сам рассказалНикита-докторКошкаКак лошадка зверей каталаПро зайчатСамолетики за крышамиЦапля

Как Никита мне помогал

Сижу я как-то за своим столом и думаю.

Вдруг подъезжает ко мне на велосипеде Никита. Подъехал, посмотрел на меня и спрашивает:

— Ты думаешь, папа? Да? А про что ты думаешь? Наверно, про что-нибудь интересное?

— Про интересное, — говорю. — Хочу написать книжку про нас с тобой — для ребят. О том, как мы живём-поживаем, как у нас кошка зайчат кормила, как Томка плавать научился. Напишу, а потом всех нарисую: и тебя, Никита, и Томку, и зайчат — всех, всех. Только ты мне не мешай — я сейчас писать начну.

А Никита обрадовался и кричит:

— Я тоже хочу писать! Я тебе помогать буду!

— Да ты же ещё маленький, — говорю, — ты не умеешь!

— Умею, — говорит, — давай бумагу.

Вот влез Никита на стул, взял перо, взял бумагу и стал писать пером по бумаге.

— Ну ладно, — говорю. — Запиши-ка сначала название первого нашего рассказа. Пиши так: «Как Никита научил летать воробья».

Никита высунул язык и заскрипел пером.

— Ну, ещё про кого писать? — спрашивает.

— Пиши вот что: «Как лошадка зверей катала».

Он и это написал.

А теперь пиши: «Как Никитка укусил Томку».

— Ну, уж про это я не хочу писать, — говорит Никита, — я ведь его нечаянно укусил — просто хотел ему показать, как львы кусаются. Не надо про это писать!

— Ладно, не надо — так не надо, пиши другое.

Писал Никита, писал, скрипел пером, скрипел — всё написал. Слез со стула и говорит:

— Вот я тебе и помог. На бумагу — читай!

Сел он на свой велосипед и уехал помогать маме — она к его штанам пуговицу пришивала.

А я стал читать, что Никита мне написал. Читал, читал — ничего не могу разобрать.

Ну-ка почитай ты сам — может быть, что и поймёшь?

Никита — охотник

Есть у Никиты деревянный тигр, крокодил резиновый и слон. Слон из тряпок сшит, а внутри у него вата.

А ещё есть у Никиты верёвочка.

Вот запрятал Никита своего тигра под кровать, крокодила — за комод, слона — под стол.

— Сидите там, — говорит. — Сейчас я на вас охотиться буду!

А верёвочка стала змеёй. Тоже под стулом живёт, извивается там.

— Начинается охота! — кричит Никита.

Зарядил он своё ружьё и пополз. Полз, полз и на тигра наполз. А тигр как зарычит страшным голосом:

«Рррр-ррр-ры!»

А потом замяукал, как кошка:

«Мяу-мяу!»

Это, конечно, не тигр рычал и мяукал, а сам Никита.

— Бух! Ба-бах! — закричал Никита.

Это будто ружьё выстрелило. Убил охотник тигра и пополз дальше. Полз, полз и на дикого слона наполз. Стоит слон, клыки вперёд выставил и трубит хоботом, как в трубу:

«Тру! Трррр-ррр-руууу!»

Это, конечно, Никита за него трубил.

«Бух, ба-бах!»

Убил Никита слона и дальше пополз. Полз, полз и до крокодила дополз. Крокодил зубами лязгает и мычит, как бык.

Это Никита от папы узнал, что крокодилы мычат по-коровьи.

«Бух, ба-бах!» — убит крокодил.

«Бух, ба-бах!» — и змея готова.

Всех перестрелял Никита и кричит:

— Вот я какой охотник! Никого не боюсь!

* * *

Летом приехали мы на дачу и пошли гулять.

— Ты что же, Никитушка, ружьё с собой не берёшь? — спрашиваю. — Ведь ты же охотник.

— Ох, верно, я и забыл! — говорит Никита.

Побежал он домой, нашёл своё ружьё под кроватью, надел его через плечо и шагает со мной рядом.

Идём мы лугом среди белых ромашек с жёлтенькими пуговками-серединками.

С цветов бабочки разноцветные слетают. Кузнечики от нас в стороны скачут.

И вдруг видим мы сорочонка. Он совсем такой же, как и большая сорока, — чёрный с белым, только хвост покороче да сам поменьше.

Скачет от нас сорочонок по траве, крыльями машет, а летать ещё не умеет.

Доскакал до рябинного кустика и затаился в нём.

Гляжу, стал Никита-охотник на четвереньки — тоже притаился. Шёпотом спрашивает меня:

— Папа! Папа! Можно мне стрелять?

— Стреляй, стреляй, — говорю. — Уж раз ты охотник, так можно.

И вот пополз Никита по травке к сорочонку.

Долго полз с ружьём в руке. Совсем близко подобрался.

Вот прицелился. И вдруг как заорёт во всё горло:

— Бух! Ба-бах!

А сорочонок выскочил из куста да как закричит:

«Криии! Крээээ! Криии!»

Никита сразу ружьё наземь бросил — и ко мне. Бежит, спотыкается, падает.

Гляжу: и сорочонок тоже удирает — только в другую сторону.

Так друг от друга улепётывают: сорока — в лес, а Никита — от сороки из лесу.

— Ты что же, охотничек? Чего испугался?

— Да как же! — говорит Никита. — Зачем она, глупая, сама кричит!

Воробей

Пошёл Никита с папой гулять. Гулял он, гулял и вдруг слышит — кто-то чирикает:

— Чилик-чилик! Чилик-чилик! Чилик-чилик!

И видит Никита, что это маленький воробушек прыгает по дороге. Нахохлённый такой, прямо как шарик катится. Хвостик у него коротенький, клюв жёлтый, и никуда он не улетает. Видно, ещё не умеет.

— Смотри-ка, папа, — закричал Никита, — воробей не настоящий!

А папа говорит:

— Нет, это настоящий воробей, да только маленький. Это, наверно, птенчик выпал из своего гнезда.

Тут побежал Никита ловить воробья и поймал.

И стал этот воробушек жить у нас дома в клетке, а Никита кормил его мухами, червяками и булкой с молоком.

Вот живёт воробей у Никиты. Всё время кричит — есть просит. Ну и обжора какой! Чуть утром солнце покажется, — он зачирикает и всех разбудит.

Тогда Никита сказал:

— Я научу его летать и выпущу.

Достал воробья из клетки, посадил на пол и стал учить.

— Ты крыльями вот так маши, — сказал Никита и показал руками, как надо летать.

А воробей ускакал под комод.

Покормили воробья ещё денёк. Опять его посадил Никита на пол учить летать.

Никита замахал руками, и воробей замахал крыльями. Полетел воробей!

Вот он через карандаш перелетел.

Вот через красный пожарный автомобиль перелетел. А как стал через неживую кошку-игрушку перелетать, наткнулся на неё и упал.

— Плохо ты ещё летаешь, — говорит ему Никита. — Давай-ка я тебя ещё денёк покормлю.

Покормил, покормил, а назавтра воробушек через Никитину скамейку перелетел.

Через стул перелетел.

Через стол с кувшином перелетел.

Вот только через комод не мог перелететь — свалился.

Видно, надо его ещё кормить.

На другой день Никита взял воробья с собой в сад, да там и выпустил.

Воробей через кирпич перелетел.

Через пенёк перелетел.

И стал уж через забор перелетать, да об него стукнулся и повалился.

А на следующий день он и через забор перелетел.

И через дерево перелетел.

И через дом перелетел.

И совсем от Никиты улетел.

Вот как здорово научился летать!

Перепёлка

У нас в клетке жила ручная перепёлка. Такая маленькая дикая курочка. Вся коричневая, в светлых полосках. И на горле у неё нагрудничек из пёрышек, будто ребячий слюнявник.

Перепёлочка ходит по клетке и тихонько насвистывает — вот так:

— Тюрр-тюрр! тюрр-тюрр!

А то ляжет на бочок и купается в песке, как настоящая курица, чистит пёрышки, крыльями похлопывает. Мы ей покажем червячка, она подойдёт и клюнет из рук.

Мы её даже на руки брали, как игрушку.

Сидит она на ладошке и не улетает. Совсем ручная.

Но самое удивительное вот что. Как только зажжём мы вечером электричество, перепёлочка сразу начинает высвистывать — кричать:

— Фить-пирю! Фить-пирю!

— Что такое она говорит? — спрашивает Никита.

— Это она тебя спать укладывает. Слышишь, кричит: «Спать пора! Спать пора!»

Прислушался Никита — вправду похоже:

— Фить-пирю! Спать пора! Фить-пирю! Спать пора!

А Никите и в самом деле спать пора. Но только уложить его трудно.

— Рано ещё! — говорит Никита.

Перепёлка опять:

— Спать пора!

— Да не хочу я!

— Спать пора!

— Ну, да я ещё немножко поиграю!

Тут как раскричится перепёлка, что терпеть больше нельзя:

— Спать пора! Спать пора! Спать пора!

— Да уж умываюсь!

— Спать пора! Спать пора!

— Да я уж штанишки снимаю!

— Спать пора! Спать пора!

— Да что ты кричишь, глупая? Ведь я уже лёг.

Потушат свет в доме — тут и перепёлка замолчит, и Никита уснёт.

Так у нас повелось.

Стала перепёлка укладывать Никиту спать.

Чуть засвистит она своё «фить-пирю», Никита зевать начинает. Позевает-позевает, а потом умоется, разденется и ложится спать.

Правда, перепёлочка не только по вечерам, но и в другое время кричала «спать пора», но я сразу же накину на клетку какое-нибудь полотенце или платок, она и замолчит.

В темноте перепёлки кричать не любят.

Летом мы переехали жить на дачу.

В саду устроили перепёлочке большую клетку-загородку. Посадили её туда и ушли в поле собирать цветы на новоселье. А в клетке оказалась щель, перепёлка-то и убежала. Пришли мы обратно, а её нет.

Вот жалко-то нам было!

Стали мы её искать. Целый день ищем, целый вечер. В траве роемся, кусты раздвигает. Нет и нет нашей перепёлочки.

Устали мы, из сил выбились. Никите давно спать пора.

— Как же я спать буду? — плачет он. — Никто меня не укладывает.

И вот взошла луна. Яркая-яркая, всё кругом осветила: и траву, и дорогу. Вдруг мы слышим из куста, что у самой дороги:

— Фить-пирю! Фить-пирю!

— Она! — говорит Никита.

А перепёлка ещё громче:

— Фить-пирю! Спать пора!

Мы в кусты — и сразу поймали нашу перепёлку.

Она была вся холодная, мокрая от росы. Вернулись мы с ней домой, заделали крепко щёлку в клетке и посадили перепёлку туда обратно. А Никита пошёл спать.

Рябчонок

Я давно приметил в лесу одну полянку с рыжиками. Они там в траве рассыпаны, как жёлтенькие пуговки. Такие маленькие, что в горлышко бутылки пролезают. Их очень хорошо солить.

Взяли мы по корзинке — я большую, а Никитка маленькую — и отправились в лес.

И Томка с нами побежал.

Мы ещё и до полянки с рыжиками не дошли, как Томка закрутился, завертелся на одном месте около ёлки, — принюхиваться стал. И вдруг совсем близко от нас кто-то громко захлопал крыльями.

Посмотрели мы за куст, а там ходит какая-то удивительная курочка, ходит и на нас глядит. Пёстренькая такая, мохнатые лапки, а на голове чёрный хохолок — то поднимется колпачком, то ляжет.

— Это кто? — спрашивает Никита.

— Тише, тише, — говорю я ему, — не пугай, это рябчиха.

Вдруг курочка поползла по земле, как мышь, потом встала столбиком, шею вытянула и ещё громче захлопала крыльями. Похлопала, похлопала, взъерошилась вся, будто больная, и поскакала куда-то вбок.

— Вот так представление! Чего это она так? — спрашивает Никита.

— Это она хитрит, — говорю, — нашего Томку от цыплят отводит.

А Томка как увидал рябчиху, так сразу и кинулся за ней.

Рябчиха прихрамывает, подлётывает, еле бежит, будто она совсем больная. Притворяется.

А Томка и рад: визжит, лает, вот-вот догонит рябчиху, вот-вот за хвост её схватит! Глупый Томка.

Увела его рябчиха далеко-далеко и потом, видно, села на дерево. Слышим: Томка лает на одном месте.

Тут я говорю:

— Давай-ка, Никитушка, поищем с тобою цыплят. Рябчиха отсюда Томку нарочно увела — значит, рябчата где-то тут затаились.

Приподняли мы с земли прелую еловую ветку, видим: какой-то гриб-поганка торчит на тонкой ножке. А под поганкой рябчонок сидит. Спрятался и глаза закрыл.

Я цап его рукой — и поймал. Готово! Попался, маленький!

А, вот он какой! Совсем как настоящий цыплёнок. Только поменьше, да весь полосатый и пятнистый. Это для того, чтобы легче было прятаться.

Ещё пуховый, а на крылышках перья — значит, уже летает.

Я и Никите дал подержать рябчонка.

— Что же будем с ним делать? — спрашиваю. — Унесём домой или оставим рябчихе? Пожалуй, он умрёт у нас дома без матери.

— Отдадим рябчихе, — говорит Никита.

Так мы и сделали.

Я разжал руку. А рябчонок сидит у меня на ладони и не двигается, боится очень.

Тут я немножко его подтолкнул, и он полетел.

Пролетел шагов пять, сел на землю да и с глаз пропал — то ли в яму сунулся, то ли под какой-нибудь листочек залез или просто прижался к земле.

Ну и ловко прячутся эти рябчата!

Мы набрали с Никиткой полные корзинки рыжиков и пришли домой.

А Томка в лесу остался. Его, глупого, рябчиха ещё долго-долго обманывала, от дерева к дереву водила.

Сказка, которую Никита сам рассказал

Вот я поймал лягушку, посадил её в банку. Я её кормил, кормил, кормил…

Кормил червяками, выкормил большую-пребольшую. А потом сделал ей дом с печкой, чтобы из трубы шёл дым.

Вот прихожу утром кормить лягушку, а лягушка превратилась в пожарный автомобиль. Вот я его кормил, кормил…

— А чем?

— Керосином. Автомобили керосин пьют. Кормил, кормил… А пожарный автомобиль превратился в кабана.

Я его кормил, кормил, кормил…

— Чем?

— Морковкой. Он превратился в гусей-лебедей.

Я их кормил, кормил семечками, они превратились в тигра.

— А его ты чем кормил?

— А его не кормил. Я прицеливался в него из пушки да как ба-бах!.. И застрелил.

Вот и всё.

Никита-доктор

Говорит Никита Томке:

— Ну, Томка, сейчас я буду тебя лечить.

Надел Никита на себя халат из простыни, очки нацепил на нос и взял докторскую трубочку для выслушивания — дудку-игрушку. Потом вышел за дверь и постучался — это доктор пришёл. Потом утёрся полотенцем — это доктор вымыл руки.

Поклонился щенку Томке и говорит:

— Здравствуйте, молодой человек! Вы хвораете, я вижу. Что же у вас болит?

А Томка, конечно, ничего не отвечает, только хвостиком виляет — не умеет говорить.

— Ложитесь, молодой человек, — говорит доктор Никита, — я вас выслушаю.

Доктор повернул Томку кверху пузом, приставил к животу дудочку и слушает. А Томка хвать его за ухо!

— Ты что кусаешься! — закричал Никита. — Ведь я же доктор!

Рассердился доктор. Ухватил Томку за лапу и сунул под мышку градусник-карандаш.

А Томка не хочет измерять температуру. Барахтается. Тогда доктор говорит больному:

— Теперь вы откройте рот и скажите: а-а-а. И высуньте язык.

Хотел язык посмотреть. А Томка визжит и язык не высовывает.

— Я пропишу вам лекарство, — говорит доктор Никита, — и научу чистить зубы. Я вижу, что вы, молодой человек, неряха, не любите зубы чистить.

Взял Никита свою зубную щётку и стал чистить у Томки зубы.

А Томка как схватит щетку зубами! Вырвался у доктора из рук, утащил щётку и разгрыз её на мелкие кусочки.

— Ты глупый, Томка! — кричит Никита. — Ведь совсем не так играют!

Так и не научился Томка играть в больного.

Кошка

Стала чужая кошка пугать наших птиц — чижей, щеглов, канареек, снегирей. У нас много их жило. Хорошо они поют, и мы их с Никитой всегда держали. Проберётся кошка по балкону к нашему окну, вспрыгнет на карниз и смотрит через стекло на птичек. А птицы беспокоятся, мечутся к клетке.

Вот Никита и говорит Томке:

— Пойдем-ка с тобой чужую кошку пугать.

А Томка:

— Гав-гав! — Значит, понимает, что такое «кошка»!

Подошли они вместе к окну и стали рядышком.

А чужая кошка сидит за окном, с птиц глаз не сводит. Замахал Никита руками, кричит:

— Пошла прочь!

А Томка заскулил, залаял, лапами по стеклу царапает. А кошка не думает уходить. Лоб нахмурила, уши прижала, усы растопырила. Стала злющая-презлющая — стала страшнее тигра.

Струсил немного Никита, зовёт меня:

— Папа, папа, да что ж это такое! Мы кричим, кричим, а она на нас смотрит и не боится.

— Потому и не боится, что через стекло вас не слышно, — говорю я Никите. — Вы её не криком, а как-нибудь иначе напугайте.

— Ладно, — говорит Никита.

Подошли они опять с Томкой к окну. Никита пальцы растопырил, брови наморщил, сделал страшное-престрашное лицо. Томка тоже зубы оскалил. Тут кошка спину выгнула, распушила хвост как щётку и так сморщилась, что глаза щёлочками стали. Не слышно, а видно, что она ужасно на Никиту и Томку шипит.

Так все трое друг на друга и смотрят.

Так друг друга и пугают.

Она — их пугает.

Они — её пугают.

Вдруг кошка как-то съёжилась, назад попятилась, да и кувырк! С карниза на балкон.

Перепугали всё-таки кошку.

Как лошадка зверей катала

Подарили Никите деревянную лошадку. Лошадка белая вся, в серых яблоках. Глаза у неё стеклянные, а грива и хвост настоящие — из конских волос.

А ещё подарили Никите тележку.

Вот так тележка!

Колёса красные, оглобли золотые, сиденье мягкое, на пружинках.

Стал Никита лошадку запрягать.

Поставил её в оглобли, привязал дугу с колокольчиками и бубенцами. И только он её запряг — как затопает лошадка копытами, как вырвется у Никиты из рук — и побежала по полу. Под стол забежала, под стул, под диван, а потом из-под дивана выскочила — и марш в коридор! Весь тёмный коридор проскакала и понеслась вниз по лестнице. Со ступеньки на ступеньку прыгает, а тележка сзади скачет.

Выбежала лошадка на улицу, бубенчиками зазвенела. Люди удивляются, кричат:

— Смотрите! Смотрите! Деревянная лошадка бежит, деревянную тележку везёт!

Сбежались собаки, лают. Воробьи в сторону шарахаются, кошки на забор лезут — боятся.

Вот пробежала лошадка через весь город — туда, где поля и огороды начинаются. Носится лошадка по полям, хвостом помахивает. Видит: зайцы в огороде капусту едят, длинными ушами поводят.

Подошла к ним лошадка и спрашивает:

— Хотите, зайчики, покататься?

— Хотим, хотим! — говорят зайцы.

Прыг, прыг в, тележку — и уселись.

Лошадка хвостом махнула, гривой тряхнула — и понеслась по дорожке.

Бежала-бежала, а потом спрашивает:

— Ну что, зайчики, хорошо вам кататься?

Никто не отвечает.

Посмотрела лошадка, а тележка пустая.

Где же зайцы? Куда подевались?

А зайцы на полянке играют, скачут друг через друга.

— Скучно нам в твоей тележке сидеть! — кричат зайцы. — Нам веселее через пеньки да кочки скакать.

Бежит лошадка по дорожке, опять пустую тележку везёт. Вдруг слышит — кто-то в кустах сопит и похрюкивает.

— Эй! Кто там сопит? — спрашивает лошадка. — Вылезай! Я тебя покатаю!

— Погоди, сейчас вылезу, — отвечает ей кто-то.

И вот из кустов вылезает ёж — круглый, колючий, весь в иголках.

Посопел он, похрюкал, а потом забрался в тележку — и шариком свернулся.

Рада лошадка — есть кого повозить!

Бежит-бежит она, то вправо, то влево повернёт, а в тележке ёж из угла в угол так и перекатывается.

Катался-катался да и выкатился из тележки на дорогу.

Оглянулась лошадка, — что такое?

Потерялся ёж.

Лошадка опять пустую тележку везёт.

Видит: медведь у дороги собирает с кустов малину.

Толстый-претолстый медведь.

— Хотите, Михайло Иванович, покататься? — спрашивает лошадка.

— Ладно, — отвечает медведь. — Вот куст малины объем и поеду.

Почмокал медведь, обсосал лапы и полез в тележку — затрещала тележка под ним. Понатужилась лошадка — еле тележку с места сдвинула.

Изо всех сил старается, везёт, пыхтит.

Втащила медведя на горку, а уже под горку тележка сама покатилась.

Колёса на камушках подскакивают, медведя в тележке потряхивает, медведь в тележке порявкивает.

А как тряхнуло его посильней — он и вывалился. Сидит на дороге, лапами нос трёт.

— Не буду больше кататься, — ревёт. — Буду на своих четырёх ходить.

И ушёл в лес.

Скучно лошадке: никто больше кататься не хочет. Пошла она домой. Подходит к дому, а на крыльце на нижней ступеньке Никита сидит и верёвочку к палочке привязывает — кнутик делает.

Увидал Никита лошадку и кричит:

— Ты куда из дому уходила? Я кататься хочу!

Обрадовалась лошадка.

___ Садись, Никита, садись, — говорит, — только сильно меня кнутом не стегай.

Сел Никита в тележку, натянул вожжи да как крикнет:

— Н-н-н-ооо! Поехали!

Ух, понеслась лошадка!

Никита потянет правую вожжу — она вправо бежит, потянет левую — она влево поворачивает.

Мимо огородов проехали, зайцев напугали, мимо кустов пронеслись, где ёж прячется, по лесу проскакали, куда медведь ушёл.

Ехали мимо озера — там Никита воды напился.

Ехали по полю — там Никита жука поймал.

Ехали по лесу — там Никита ягоду-землянику сорвал.

Ездили-ездили и повернули домой. Подкатили к крыльцу, остановились.

— Тпррр-ррр-рр-руууу! Приехали!

Поставил Никита лошадку опять в уголок под кроватью, где она раньше стояла, бумажного сена ей настриг.

— Ешь, — говорит, — лошадка. Ты сегодня много бегала!

А на самом деле лошадка никуда не бегала — это мы с Никитушкой так играли.

Про зайчат

Однажды на даче ко мне прибежал Никита и кричит:

— Папа, отдай кроликов! Папа, отдай кроликов!

А я не понимаю, каких кроликов ему отдать. И отдавать я никого не собираюсь, и кроликов у меня нет.

— Да что ты, Никитушка, — говорю, — что с тобой?

А Никита прямо плачет: отдай да отдай ему кроликов.

Тут пришла мама и всё мне рассказала. Оказывается, деревенские ребята принесли с лугов двух зайчат: они их на сенокосе поймали. А Никита всё перепутал. Надо было сказать: «Возьми зайчат», а он говорит: «Отдай кроликов».

Взяли мы зайчат, стали они у нас жить.

Ну и славные были зайчата! Этакие мохнатые шарики! Уши врозь, глаза коричневые, большие. А лапки мягкие-мягкие — будто зайчата в валеночках ходят.

Захотели мы зайчат покормить. Дали им травы — не едят. Налили молока в блюдце — и молоко не пьют… Сыты, что ли?

А спустили их на пол — они шагу никому не дают ступить. Прямо наскакивают на ноги. Тычутся мордочками в сапоги и лижут их… Должно быть, ищут мать-зайчиху.

Видно, голодные, а есть не умеют. Сосунки ещё.

Тут в комнату пришёл Томка, наш пёс. Тоже захотел посмотреть на зайчат. Они, бедняжки, на Томку наскочили, лезут на него… Томка зарычал, огрызнулся и убежал.

Как же нам накормить зайчат? Ведь они, бедняги, умрут с голоду.

Думали мы, думали, и придумали, наконец. Пошли мы искать им кормилицу-кошку.

Кошка лежала на лавке у соседнего дома, кормила своих котят. Она такая пёстрая, расписная, даже нос у неё разноцветный.

Притащили мы кошку к зайчатам, она как зафыркает на них, как заворчит басом, чуть не воет. Да ну её!

Пошли мы другую кормилицу искать.

Видим, на завалинке лежит кошка, вся чёрная, с белой лапой. Мурлычет кошка, нежится на солнышке… А как взяли да подложили к ней зайчат, она сразу же все когти выпустила и ощетинилась. Тоже не годится в кормилицы! Отнесли мы её обратно.

Стали третью кошку искать.

Уж в самом конце деревни нашли. На вид такая хорошая, ласковая. Только эта ласковая-то чуть-чуть наших зайчат не съела. Как увидела их, вырвалась из рук да как бросится на зайчат, как на мышей.

Насилу мы её оттащили и за дверь выбросили.

Наверное, наши зайчата так и умерли бы с голоду, если бы, на наше счастье, не нашлась ещё одна кошка — четвёртая. Она сама к нам пришла. А пришла потому, что котят искала. У неё котята умерли, и она по всей деревне ходила и искала их… Рыженькая такая, худая; мы накормили её, напоили и уложили на подоконник и принесли к ней зайчат. Сперва одного зайчонка, потом и другого.

Сунулись к ней зайчата и сразу присосались, даже зачмокали — нашли молоко!

А кошка сначала задёргалась, забеспокоилась, а потом вылизывать их стала — и даже песенку замурлыкала.

Значит, всё в порядке.

Много дней кормила кошка зайчат.

Лежит с ними на подоконнике, а народ останавливается у окошка, смотрит:

— Вот так чудо, кошка зайцев кормит!

Потом зайчата подросли, научились сами есть траву и убежали в лес. Им там вольнее жить.

А кошка завела себе настоящих котят.

Самолетики за крышами

В нашей комнате три окна.

Посмотришь в одно — увидишь соседский балкон. Туда всегда после обеда слетаются воробьи. Им соседи каждый день выставляют в плошке остатки еды.

В другое окно посмотришь — увидишь улицу. По улице красные трамваи бегают, звонят, черные автомобили шныряют, голубые автобусы катятся, и народ ходит по тротуарам и через улицу.

А третье окно самое интересное. Там крыши, крыши и трубы.

Одна большая фабричная труба с густым дымом, и тут же самолетики.

Самолеты кажутся совсем маленькими. Они летают между труб: то опускаются за крыши, то подымаются высоко в небо.

В плохую погоду, когда тучи несутся низко, самолеты будто в прятки играют.

Летят — летят, залетят в самую тучу — и с глаз пропадут.

А потом снова вынырнут, да уже где — нибудь в другом месте.

А в хорошую погоду самолеты не просто летают: они то кувыркаются в небе, то винтом подымаются кверху, то вниз падают.

Никита про них говорит:

— Они там за большой трубой живут, а в небо гулять вылетают.

Очень любит Никита смотреть в это окошко. Прижмется носом к стеклу и стоит так долго-долго. У него даже нос побелеет.

— Эй, Никита, не дави носом стекло! Смотри, будет у тебя нос лепешкой.

Никита отодвинется от стекла, а потом забудет и опять уткнется в него носом.

И вот наступил Первомай.

Мы с Никитой открыли все окна в комнате, сами оделись потеплее и уселись у окна.

Нам было рано еще идти на парад. Мы попозже должны были выйти.

Только мы сели у окна, Никита закричал:

— Смотри, смотри!

Я посмотрел и увидел самолеты.

Их было много-много. Они целой тучей собрались за фабричной трубой. Вот совсем как толкунцы — комары собираются в летние вечера у какого-нибудь кустика.

И вдруг вся эта комариная куча полетела прямо к нам.

Все ближе летит и расползается все шире и шире над крышами. Теперь уже слышно, как она жужжит.

Здорово жужжит, как шмели.

Вот самолетики еще выросли, стали больше ласточек, и не жужжат они теперь, а гудят басом.

Сколько их летит, сосчитать нельзя!

От самого левого края неба до самого правого все кругом загудело.

Вот уже самолеты стали как утки.

Вот уже как журавли…

А потом загрохотали по небу, зарычали, как львы в зоосаду.

Как налетели, так на улице темно от них стало. Низко летят они — над самым домом, во всем нашем доме стекла дребезжат.

Никита прижался ко мне, накрылся полой моего пиджака, а сам одним глазом в окно смотрит.

Потом, когда все самолеты через нас перелетели и перестали гудеть, Никита выглянул и говорит:

— Ох, папа! Как страшно-то. Ведь я думал, что они маленькие, а они вон какие! А как гремят!..

— Это очень хорошо, что страшно, — говорю, — пусть все враги боятся наших самолетов. А ты их, Никитушка, не бойся. Ведь самолеты для того и летают, чтобы все маленькие мальчики и маленькие девочки жили спокойно и счастливо в нашей стране.

Цапля

Когда рисуешь животных в зоосаду, тогда видишь гораздо больше.

Это, наверно, потому, что животные перестают замечать неподвижного человека и занимаются своими делами. Мы с сыном Никитой пошли в зоосад животных рисовать. Сначала подошли к лебедям. Самый большой из них заснул, стоя на одной ноге, — сразу не разберёшь, где у него голова, где хвост, будто это и не птица, а громадный белый куль на чёрной палочке. Никита его нарисовал:

— Видишь, как он свою длинную шею уложил на бок и на спину, а голову сунул за крыло?

Потом мы увидали лебедя на воде. Он плыл как-то странно — вывернув ногу. Мы решили: больной, значит. А оказывается, совсем не больной: это он так нежится.

Лежит в воде. Одну ногу поднимает, а второй гребёт. Потом на другой бок перевалится, другую ногу высунет и подставит солнцу и ветерку.

Рядом с озерком, где плавали лебеди и утки, в громадной клетке — тетерева, глухарь, фазан и куропатки: наши северные и южные — горные, называются кеклики. Такие кругленькие дикие курочки с ярко-красным клювом. Клюв у них так и светится красненьким, будто птица рябину всё время держит и проглотить не может.

А фазан — линючий. Перья меняет. Видно, в это время птице тяжело.

Она плохо себя чувствует. Фазан головой упёрся в угол и стоит. Рисовать, правда, его удобно: он совсем не шевелится.

Никита сделал с него целых пять набросков. А потом отломил длинный прутик с тополя, что рос рядом, просунул его сквозь металлическую сетку и подгрёб к себе несколько фазаньих расписных перьев. Двумя щепочками прихватил и вытянул наружу. Верно — очень красивые перья. А одно из хвоста — длинное-длинное и всё в поперечных полосах.

Мы постояли, полюбовались… Одна куропатка стала купаться. Легла на бок и в песке бултыхается, трепещется — совсем как домашняя курица. Никита её нарисовал, — вот она.

Под конец мы подошли к цапле. Она в одной клетке с журавлями.

Журавли ходят всё время; у них пышные, вроде как кудрявые, чёрные хвосты из мягких длинных перьев.

Затылок малиновый, сами серые. Очень приятные птицы, такие солидные, большие, красивые. Даже походка у них важная.

А цапля стоит, как истукан. Какая-то горбатая, нахохленная. Свою длиннющую шею сложила как складной аршин, голову вроде как между плеч втянула — только длинный клюв, как пика, торчит. А глаз у цапли прямо какой-то не птичий даже, а рыбий: без выражения, неподвижный и как будто даже плоский. И стоит это чучело на одной ноге, не шелохнётся.

Вот Никита рисует, а я закуриваю. И… тут всё как-то сразу случилось. Пролез воробей сквозь сетчатый потолок и опускается к кормушке. И как раз около цапли пролетает. И будто белая змея мелькнула в воздухе. Это выпрямилась длиннейшая шея у цапли, и страшно, отчаянно закричал воробей: его цапля на лету схватила клювом, как щипцами.

Я бросился к клетке, Никита тоже. Стали оба кричать.

Все птицы в вольере заметались… Цапля шарахнулась и выпустила воробья, а он, дурачишка, поскакал по земле, как мышь. Быстро, быстро ускакал в тёмную сторону, в угол — и юрк в крысиную нору. Но нора оказалась сквозная — только через толстую доску. Он и улетел из клетки.

— Теперь я знаю, — говорит Никита, — что это такое — цапля! Это хищник, да ещё какой! Вот я так и представляю себе. Стоит такая птичка в камыше, как чучело. Не шевелится, лягушечьим своим глазом поводит. Прилетела овсянка-камышница. Рядом села на камышинку — раз! — и попалась к ней в клюв. Окуней стайка поближе подплыла. Раз! — и окуня нет!

Ну и птица! Недаром она и по виду какая-то гадкая.

— Нарисуй, — говорю, — Никита, как она ловит воробья, ведь интересно!

— Ни за что, — говорит, — не буду, даже и вспоминать не хочу.