В дебрях Кара-Бумбы читать повесть И. Дика

Рассказ о двух мальчишках: Юрке и Лешке, которые познакомились с молодым геологом и вместе с ним отправились учится жить «дикой» жизнью. Такое знакомство мальчиком пошло на пользу, они научились выживать в лесу самостоятельно. Также в рассказе не обошлось без романтики. Девушка Зойка из ближней деревни тоже проводила время с ними. И в конце уезжая геолог подарил ей талисман корень женьшеня – ведь это была любовь.

«В дебрях Кара-Бумбы», автор Иосиф Дик

Содержание:

УДАР САБЛИЗОЙКАВ ДЕБРЯХ КАРА-БУМБЫДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕДА ЗДРАВСТВУЮТ ПАМПУШКИ!ИСПЫТАНИЯЛЕГЕНДА О ЛЮБВИКОСТРЫ НАШИХ ДУШЛЕШКА И МОХНАТОЕКОРЕНЬ ЖЕНШЕНЬ

УДАР САБЛИ

Всю дорогу мы с Лешкой ехали в тамбуре и то и дело высовывались из вагона. Мы были счастливы. На рельсовых изгибах мы с восторгом оглядывали всю нашу электричку, которая, иногда тоненько посвистывая, отчаянно неслась среди полей и мелколесья.

Вагон болтался из стороны в сторону, колеса без умолку тараторили, буфера звенели, и в тамбур вместе с угольной пыльцой, поднятой со шпал, врывался медовый ветер.

Настроение было великолепное. Свобода! Свобода от пап и мам!

- Вот здорово, что поехали! - восторгался Лешка. - Ведь это же мое первое самостоятельное путешествие! И ты ведь тоже никуда один не ездил?

- Не ездил! - ответил я. - А кто первый тебя позвал?

- Ну ты, ты! Успокойся! Подумаешь, какой изобретатель!

- Не изобретатель, а настойчивый человек.

- Ну ладно, пусть настойчивый! Только не хвастайся!

А я и не хвастался. Мне просто очень хотелось, чтобы Лешка по заслугам оценил мою выдумку уехать из города.

В то лето, когда все ребята с нашего двора после экзаменов разъехались по лагерям и деревням, мы с Лешкой остались в городе. Вышло так, что у Лешки заболел отец и слег в больницу, а у моей мамы на дачу денег не было.

Обычно наши семьи - уж который год подряд! - уезжали за сто километров от Москвы под Коломну, в небольшую деревеньку, расположенную неподалеку от Оки, и там жили до конца августа. А в это лето нам было обидно, что мы опять не сможем поселиться в просторной избе у нашего сверстника Сашки Косого и его матери тети Груни. Это были очень приветливые и добродушные люди, и к нам они относились, как к своим родным.

В общем июнь и половину июля мы с Лешкой еще крепились: играли в футбол, ходили в детский парк в драмкружок, купались за парком в пруду величиной с блюдце. Но когда однажды Лешка вытащил из пруда на своей спине две черные пиявки, терпение мое лопнуло.

- А знаешь, - сказал я, - а ну его ко всем собакам, этот пруд! Давай завтра махнем на Оку! Встретим Зойку, покупаемся!

- Хм!.. Махнул один такой! - безнадежно усмехнулся Лешка. - А кто нас отпустит одних? Мамы, да? Ой, умора! А если тебе на Зойку охота посмотреть, так бы сразу и сказал.

И тут же мой план поездки на Оку он разбил в пух и прах.

Я знал, что Лешкина мама, Тина Львовна, никуда его одного не отпустит. Но почему бы не попробовать уговорить ее? Ведь попытка не пытка? И если мы ее уговорим, значит я скоро увижу Зойку!

Вечером у себя дома за ужином я был очень грустный, еле-еле ковырял вилкой в тарелке, смотрел на маму отсутствующим взглядом.

- Что с тобой? - наконец спросила она.

- Да так… ничего…

- Нет, а все-таки?

- Все-таки, все-таки! - сказал я с горечью. - Все ребята разъехались кто куда, и Лешка вот также завтра один на Оку уезжает, а я дома сижу…

- Его отпускают одного?! - изумилась мама.

- Да, одного! - Я сделал очень честные глаза.

- Странное дело, я вчера была у Тины, но она мне ни слова не сказала об этом. А ты хотел бы с ним поехать?

- Конечно! А что тут нам делать, в Москве? Сиди пыль глотай!

- Хотя, что ж… - вдруг в раздумье сказала мама. - В деревню - это дело. На два денька, пожалуй, и можно прокатиться. И у меня котлеты на завтра есть. Вы с утра хотите ехать?

После этих слов я бросил ужин и побежал к Лешке.

- Добрый вечер! - сказал я, заходя к нему в комнату. - Ну как, Лешка, подготовка идет?

- Какая подготовка? - насторожилась Тина Львовна.

- Как какая? Меня мама отпустила на три дня в тете Груне. У нас уже котлеты жарятся. И Лешка хочет со мной…

- Что-о?! - Тина Львовна побледнела. - На три дня? А вот я сейчас позвоню твоей маме и проверю. И если ты солгал, ноги твоей здесь больше не будет!

Тина Львовна кинулась к телефону. Я заволновался: а вдруг все раскроется?

- Наталь Петровна, - сказала в трубку Лешкина мать. - Это правда, что вы… Что? У вас котлеты горят?! Хорошо, я попозже позвоню.

- Ну что? - сказал я победно. - Сами слышали - уже котлеты горят!..

- Мам, пусти и меня! - заныл Лешка.

- Прекрати! Прекрати! Вы что, с ума сошли - за сто километров, в глухомань! Одни!

- Ну, какая же это глухомань? Три часа езды! - сказал я. - Электричество! Река рядом!

- Вот-вот, я и говорю про реку! - ответила Тина Львовна. - Не хватало, чтобы вы еще там утонули!

- А мы можем и не купаться, - сказал Лешка. - Вот дадим честное слово и не будем купаться!

- Знаю я ваши честные слова. Наверно, только слезете с поезда, так сразу же в речку. В общем о чем разговор? Этого я не позволю! И что мне папа скажет? Он в больнице, его волновать нельзя. А я приду и скажу, что ты уехал? Нет, этого не будет!

В этот вечер Тина Львовна слово "нет" произнесла, наверно, раз пятьсот.

И что мы ей только не обещали! И что поедем в деревню всего лишь на два дня, и что привезем оттуда цветов, березовый веник, свежих ягод.

Мы говорили, что в пионерских "ступеньках" написано, что все пионеры должны быть самостоятельными, что они должны любить и понимать природу, что они должны уметь разжигать костер… А где нам разжигать этот костер? В комнате на полу?

Наконец мы показали Тине Львовне газету, в которой была напечатана статья о перестройке школьных программ и о связи школы с жизнью. Но Тина Львовна стояла на своем непоколебимо.

Однако чем больше она отказывала в разрешении, тем больше мы наседали. Эта баталия продолжалась часа два-три. И, наконец, мы взяли измором. Тина Львовна устало махнула рукой и… согласилась.

Ее условия были такие: "Ладно, я вас отпускаю, но из окон поезда не высовываться, к Оке не подходить, в лес не ходить и вообще быть только около прошлогодней дачи". Может быть, она, Тина Львовна, приедет за нами.

Условия были жесткими, но мы их приняли.

На маленькой станции после вагонного грохота нас оглушила тишина. Над водонапорной башней стаями кружили ласточки. На крыше полуразрушенной церкви у самой колокольни примостилась тоненькая березка. Около платформы, мелко переступая ногами, паслась стреноженная лошадь.

Конечно, ни на какую прошлогоднюю дачу в деревню мы не пошли. Долой кабальные условия Тины Львовны, и да здравствует наша любимая Ока!

На песчаном пляже, на котором мы загорали в прошлом году, мы быстро разделись и бросились в воду.

Это были блаженные минуты. Мы бегали друг за другом, ныряли, кувыркались, делали стойки под водой и, сносимые течением, падали на спину.

В спокойной воде, будто в чуть потемневшем от времени зеркале, отражалась чайка. Она неслась над рекой, не двигая крыльями, и, казалось, любовалась отражением своего плавного и величавого полета. Маленький буксирный катеришко, весь чумазый от копоти, словно ком снега, катил перед собой пенный вал. А потом мимо нас прошла широкая баржа-самоходка, на которой стояли новенькие "ГАЗ-51", и мы, лежа на спинах, покачались на ее волнах.

И вдруг, выбравшись на берег, мы увидели на песке какого-то смешного дядьку. Он сидел, по-турецки сложив ноги, перед маленьким зеркальцем и брился. У него был крупный лоб, глубоко сидящие черные глаза, широкий нос с большими ноздрями и длинные прямые волосы. Побрившись, он смыл с лица остатки пены и вытащил из рюкзака диковинную трубку. Она была сделана в виде человеческой головки с крючковатым носом и остренькой бородой. Серебряная чалма-крышка приподнималась, и под нее закладывался табак.

Ходил незнакомец по пляжу, словно дикарь: в набедренной повязке из двух тряпочек, спереди и сзади. На вид ему было лет двадцать пять - двадцать семь.

Мы стали на него поглядывать. Вскоре он подсел к нам.

- Ну как, сеньоры, облучаемся? - улыбнувшись, спросил он.

- Да вроде бы… - ответил я.

- А, простите за любопытство, вы из Москвы или здешние?

- Из Москвы, - ответил Лешка. - А вы откуда?

- Я здешний. У меня тут дворец, - улыбнувшись, сказал незнакомец. - Вон видите, он стоит на том берегу, окруженный олеандровыми рощами?

На той стороне реки мы увидели только одну-единственную копну сена, окруженную кустами ивняка.

- Впрочем, я шучу. Я тоже сюда только вчера приехал. А вы надолго на природу?

- Всего на два дня, - вздохнул я.

Я лежал на песке и видел, как из нашего берега, который широкими ступенями сходил к воде, вылетали ласточки. Там, видимо в песке, были гнезда. Почти рядом с нами в смешанном леске, будто человек, вызывающий другого человека на тайную встречу, тихо и осторожно посвистывала какая-то птичка. Над нами задумчиво шелестела листьями старая черемуха. Запахи сухого, будто пыльного, валежника, и мокрого тальника, лежащего кучами на берегу, и черной смородины, и татарского лука с сиреневыми цветочками, и душный запах песка, и свежий запах реки - все это улавливалось моими ноздрями, и в душе рождалось необычайное чувство счастья. Какая здесь благодать!

- А почему же только на два дня?

- Мамы… - сказал Лешка и развел руками.

- М-да… Сочувствую, - понял нас незнакомец и на минуту задумался. - Тогда я считаю вот что: эти два дня у вас должны быть насыщены до предела. Хотите?

- А чем мы будем заниматься? - спросил Лешка.

- Сначала познакомимся, а потом устроим обед. У вас какие-нибудь продукты есть?

- Есть, - кивнул я головой.

- Вот и прекрасно, я тоже кое-что найду.

Владимир Сергеевич - так звали незнакомца - работал геологом в одной из поисковых партий в Сибири. Совсем недавно он приехал в Москву в свое Геологическое управление с какими-то интересными "породами" и, ожидая результатов лабораторных анализов, решил несколько свободных денечков провести за городом в… копне сена.

В рюкзаке у него лежали все пожитки: брюки, тапочки, рубашка-ковбойка, садовый нож с кривым лезвием и полбуханки белого хлеба. А кроме того, в папке много фотографий.

Вот мы и принялись их рассматривать. Владимир Сергеевич, оказывается, объездил уже всю нашу страну: был на Диксоне, на Украине, на Кавказе. Потом Владимир Сергеевич показал нам корень женьшень.

Это был маленький ветвистый корешок желтого цвета. Высохший и сморщенный, он умещался на ладони и был очень похож на худенького человечка с ручками и ножками.

Лешка взял его в руки и, осмотрев со всех сторон, спросил:

- А чем он знаменит?

- А ты разве о нем ничего не слыхал?

- Слыхал, - ответил Лешка. - То ли его пьют, то ли едят. В общем не знаю…

- Ну и зря. Это ведь корень жизни по-китайски. И ценится он буквально на вес золота. Он, говорят, продлевает жизнь, прибавляет силы…

- А зачем вам женьшень? - спросил Лешка. - Вы же молодой…

Владимир Сергеевич подкинул корешок на ладони и сказал:

- Это мой талисман. Мне подарил его один мудрый человек, и я его должен беречь всю жизнь.

- А что будет, если вы его потеряете?

- Потеряю сердце, так сказал мне мудрый человек.

Конечно, я почувствовал, это была шутка, но и мне почему-то захотелось иметь такой талисман.

Незаметно пролетел час, другой, третий. У нас уже "засосало" под ложечкой. Мы быстро собрали тальник, разожгли костер и, проткнув мои котлеты тонкой палкой, стали их подогревать над огнем как на вертеле. Лешка вытащил из авоськи свои бутерброды и вареную курицу. Но Владимир Сергеевич порекомендовал оставить этот пищезапас на аварийный случай.

Мы с Лешкой никак не могли предположить, какая может произойти авария, и поэтому с сожалением глядели на то, как Владимир Сергеевич решительно запихнул курицу обратно в Лешкину авоську.

Однако мы все вместе не наелись нашими котлетами и бутербродами. Тогда Владимир Сергеевич собрал в реке ворох стрелолиста и испек в золе маленькие клубни, сорванные с корневищ. Вкус у них был, как у картошки. Потом он угостил нас корнями лопуха, и эти корни оказались ничуть не хуже сырой морковки.

Такой обед нам очень понравился.

Потом Владимир Сергеевич черпнул какой-то консервной банкой воду из реки, бросил в банку для дезинфекции два кристаллика марганцовки и поставил "чайник" на костер. Ни чашек, ни ложек у нас не было, и поэтому, когда вода вскипела, чай мы по очереди сосали с помощью трубочек, сделанных из бузины.

Пожалуй, из всех чаев, которые я когда-либо пивал, этот чай был самый вкусный. И Лешка мне подмигивал - вот житуха отличная! - и осторожно своей трубочкой пытался вытащить из банки какого-то сварившегося комарика. Консервная банка была маленькой, и мы ее раза три ставили на костер.

День уходил. Нам пора уже было думать о ночлеге. Но расставаться с рекой не хотелось. Я нашел в воде большую замшелую раковину с дюжиной налипших на нее ракушек и подумал, что это ее "дети". Оторвутся они когда-нибудь от своей матери и начнут самостоятельную жизнь. А когда? Через десять дней или через месяц?

Я взял нашу консервную банку-"чайник", вложил в нее раковину и, полузасыпав ее песком, поставил в воду. Зайду еще сюда завтра, посмотрю. Если "детишки" отпадут, все мои будут. Из банки не вылезут.

- Друзья, минуточку внимания! - вдруг сказал Владимир Сергеевич. - А куда вам торопиться? Ей-богу, оставайтесь ночевать у меня во дворце, а? Мы с вами проведем волшебную ночь. Над вашими головами будет сиять Большая Медведица, я вам покажу Марс. И вообще живите тут хоть неделю!

- Значит, с вами? - спросил я.

- Со мной.

- А мамы? - спросил Лешка. - Вдруг они приедут в деревню?

- А что мамы? Пошлем им срочную телеграмму со станции, и дело с концом!

- Я - "за"! - тут же сказал я. - Будем ночевать в копне!

Но Лешка колебался. Я знал: он представил себе, что будет твориться с его мамой, если она узнает, что он не в деревне. Тина Львовна будет кричать: "Я не переживу! Я не переживу!" - а потом прилетит сюда на такси и даст нам жару!

- Да ладно тебе. Лешка, ломать голову! - сказал я. - Остаемся, и баста! Идем на станцию!

Мы долго думали, как написать нашим мамам, чтобы они поняли, что мы живы-здоровы, что добрались благополучно и что нас надо теперь искать в копне сена на Оке.

- "Ищите на Оке", - шептал Лешка перед окном телеграфа. - "Целуем".

- Нет, не подойдет, - говорил Владимир Сергеевич. - Твоя мама может еще подумать: "Ищите в Оке!" Надо тут что-нибудь короткое и ясное. И чтобы приятное…

- Ну давайте: "Мы вас любим", - предлагал я.

- Это сироп, - говорил Владимир Сергеевич. - Надо по-мужски.

- "Привет от тети Груни", - сказал Лешка. - Они получат такое и сразу поймут, что мы в порядке.

- А лучше всего просто написать: "Ура!" - и точка! - предложил Владимир Сергеевич. - И денег меньше платить и все ясно! А?

Мы согласились. Телеграмма вышла короткой, как удар сабли: "Ура!"

И действительно, из этого слова можно было очень хорошо понять, что мы очень любим своих мам, которые не побоялись отпустить нас в дорогу, и что мы в восторге от нашей свободной жизни. Коротко и ясно!

И никто из нас в эту минуту не предполагал, что этим "сабельным ударом" мы на много дней отсекли себе дорогу в Москву.

Солнце уже заходило, когда мы вышли на перрон из маленького вокзальчика и решили перед сном пойти в деревню и навестить тетю Груню.

Всю дорогу мы с Лешкой ехали в тамбуре и то и дело высовывались из вагона. Мы были счастливы. На рельсовых изгибах мы с восторгом оглядывали всю нашу электричку, которая, иногда тоненько посвистывая, отчаянно неслась среди полей и мелколесья.

Вагон болтался из стороны в сторону, колеса без умолку тараторили, буфера звенели, и в тамбур вместе с угольной пыльцой, поднятой со шпал, врывался медовый ветер.

Настроение было великолепное. Свобода! Свобода от пап и мам!

- Вот здорово, что поехали! - восторгался Лешка. - Ведь это же мое первое самостоятельное путешествие! И ты ведь тоже никуда один не ездил?

- Не ездил! - ответил я. - А кто первый тебя позвал?

- Ну ты, ты! Успокойся! Подумаешь, какой изобретатель!

- Не изобретатель, а настойчивый человек.

- Ну ладно, пусть настойчивый! Только не хвастайся!

А я и не хвастался. Мне просто очень хотелось, чтобы Лешка по заслугам оценил мою выдумку уехать из города.

В то лето, когда все ребята с нашего двора после экзаменов разъехались по лагерям и деревням, мы с Лешкой остались в городе. Вышло так, что у Лешки заболел отец и слег в больницу, а у моей мамы на дачу денег не было.

Обычно наши семьи - уж который год подряд! - уезжали за сто километров от Москвы под Коломну, в небольшую деревеньку, расположенную неподалеку от Оки, и там жили до конца августа. А в это лето нам было обидно, что мы опять не сможем поселиться в просторной избе у нашего сверстника Сашки Косого и его матери тети Груни. Это были очень приветливые и добродушные люди, и к нам они относились, как к своим родным.

В общем июнь и половину июля мы с Лешкой еще крепились: играли в футбол, ходили в детский парк в драмкружок, купались за парком в пруду величиной с блюдце. Но когда однажды Лешка вытащил из пруда на своей спине две черные пиявки, терпение мое лопнуло.

- А знаешь, - сказал я, - а ну его ко всем собакам, этот пруд! Давай завтра махнем на Оку! Встретим Зойку, покупаемся!

- Хм!.. Махнул один такой! - безнадежно усмехнулся Лешка. - А кто нас отпустит одних? Мамы, да? Ой, умора! А если тебе на Зойку охота посмотреть, так бы сразу и сказал.

И тут же мой план поездки на Оку он разбил в пух и прах.

Я знал, что Лешкина мама, Тина Львовна, никуда его одного не отпустит. Но почему бы не попробовать уговорить ее? Ведь попытка не пытка? И если мы ее уговорим, значит я скоро увижу Зойку!

Вечером у себя дома за ужином я был очень грустный, еле-еле ковырял вилкой в тарелке, смотрел на маму отсутствующим взглядом.

- Что с тобой? - наконец спросила она.

- Да так… ничего…

- Нет, а все-таки?

- Все-таки, все-таки! - сказал я с горечью. - Все ребята разъехались кто куда, и Лешка вот также завтра один на Оку уезжает, а я дома сижу…

- Его отпускают одного?! - изумилась мама.

- Да, одного! - Я сделал очень честные глаза.

- Странное дело, я вчера была у Тины, но она мне ни слова не сказала об этом. А ты хотел бы с ним поехать?

- Конечно! А что тут нам делать, в Москве? Сиди пыль глотай!

- Хотя, что ж… - вдруг в раздумье сказала мама. - В деревню - это дело. На два денька, пожалуй, и можно прокатиться. И у меня котлеты на завтра есть. Вы с утра хотите ехать?

После этих слов я бросил ужин и побежал к Лешке.

- Добрый вечер! - сказал я, заходя к нему в комнату. - Ну как, Лешка, подготовка идет?

- Какая подготовка? - насторожилась Тина Львовна.

- Как какая? Меня мама отпустила на три дня в тете Груне. У нас уже котлеты жарятся. И Лешка хочет со мной…

- Что-о?! - Тина Львовна побледнела. - На три дня? А вот я сейчас позвоню твоей маме и проверю. И если ты солгал, ноги твоей здесь больше не будет!

Тина Львовна кинулась к телефону. Я заволновался: а вдруг все раскроется?

- Наталь Петровна, - сказала в трубку Лешкина мать. - Это правда, что вы… Что? У вас котлеты горят?! Хорошо, я попозже позвоню.

- Ну что? - сказал я победно. - Сами слышали - уже котлеты горят!..

- Мам, пусти и меня! - заныл Лешка.

- Прекрати! Прекрати! Вы что, с ума сошли - за сто километров, в глухомань! Одни!

- Ну, какая же это глухомань? Три часа езды! - сказал я. - Электричество! Река рядом!

- Вот-вот, я и говорю про реку! - ответила Тина Львовна. - Не хватало, чтобы вы еще там утонули!

- А мы можем и не купаться, - сказал Лешка. - Вот дадим честное слово и не будем купаться!

- Знаю я ваши честные слова. Наверно, только слезете с поезда, так сразу же в речку. В общем о чем разговор? Этого я не позволю! И что мне папа скажет? Он в больнице, его волновать нельзя. А я приду и скажу, что ты уехал? Нет, этого не будет!

В этот вечер Тина Львовна слово "нет" произнесла, наверно, раз пятьсот.

И что мы ей только не обещали! И что поедем в деревню всего лишь на два дня, и что привезем оттуда цветов, березовый веник, свежих ягод.

Мы говорили, что в пионерских "ступеньках" написано, что все пионеры должны быть самостоятельными, что они должны любить и понимать природу, что они должны уметь разжигать костер… А где нам разжигать этот костер? В комнате на полу?

Наконец мы показали Тине Львовне газету, в которой была напечатана статья о перестройке школьных программ и о связи школы с жизнью. Но Тина Львовна стояла на своем непоколебимо.

Однако чем больше она отказывала в разрешении, тем больше мы наседали. Эта баталия продолжалась часа два-три. И, наконец, мы взяли измором. Тина Львовна устало махнула рукой и… согласилась.

Ее условия были такие: "Ладно, я вас отпускаю, но из окон поезда не высовываться, к Оке не подходить, в лес не ходить и вообще быть только около прошлогодней дачи". Может быть, она, Тина Львовна, приедет за нами.

Условия были жесткими, но мы их приняли.

На маленькой станции после вагонного грохота нас оглушила тишина. Над водонапорной башней стаями кружили ласточки. На крыше полуразрушенной церкви у самой колокольни примостилась тоненькая березка. Около платформы, мелко переступая ногами, паслась стреноженная лошадь.

Конечно, ни на какую прошлогоднюю дачу в деревню мы не пошли. Долой кабальные условия Тины Львовны, и да здравствует наша любимая Ока!

На песчаном пляже, на котором мы загорали в прошлом году, мы быстро разделись и бросились в воду.

Это были блаженные минуты. Мы бегали друг за другом, ныряли, кувыркались, делали стойки под водой и, сносимые течением, падали на спину.

В спокойной воде, будто в чуть потемневшем от времени зеркале, отражалась чайка. Она неслась над рекой, не двигая крыльями, и, казалось, любовалась отражением своего плавного и величавого полета. Маленький буксирный катеришко, весь чумазый от копоти, словно ком снега, катил перед собой пенный вал. А потом мимо нас прошла широкая баржа-самоходка, на которой стояли новенькие "ГАЗ-51", и мы, лежа на спинах, покачались на ее волнах.

И вдруг, выбравшись на берег, мы увидели на песке какого-то смешного дядьку. Он сидел, по-турецки сложив ноги, перед маленьким зеркальцем и брился. У него был крупный лоб, глубоко сидящие черные глаза, широкий нос с большими ноздрями и длинные прямые волосы. Побрившись, он смыл с лица остатки пены и вытащил из рюкзака диковинную трубку. Она была сделана в виде человеческой головки с крючковатым носом и остренькой бородой. Серебряная чалма-крышка приподнималась, и под нее закладывался табак.

Ходил незнакомец по пляжу, словно дикарь: в набедренной повязке из двух тряпочек, спереди и сзади. На вид ему было лет двадцать пять - двадцать семь.

Мы стали на него поглядывать. Вскоре он подсел к нам.

- Ну как, сеньоры, облучаемся? - улыбнувшись, спросил он.

- Да вроде бы… - ответил я.

- А, простите за любопытство, вы из Москвы или здешние?

- Из Москвы, - ответил Лешка. - А вы откуда?

- Я здешний. У меня тут дворец, - улыбнувшись, сказал незнакомец. - Вон видите, он стоит на том берегу, окруженный олеандровыми рощами?

На той стороне реки мы увидели только одну-единственную копну сена, окруженную кустами ивняка.

- Впрочем, я шучу. Я тоже сюда только вчера приехал. А вы надолго на природу?

- Всего на два дня, - вздохнул я.

Я лежал на песке и видел, как из нашего берега, который широкими ступенями сходил к воде, вылетали ласточки. Там, видимо в песке, были гнезда. Почти рядом с нами в смешанном леске, будто человек, вызывающий другого человека на тайную встречу, тихо и осторожно посвистывала какая-то птичка. Над нами задумчиво шелестела листьями старая черемуха. Запахи сухого, будто пыльного, валежника, и мокрого тальника, лежащего кучами на берегу, и черной смородины, и татарского лука с сиреневыми цветочками, и душный запах песка, и свежий запах реки - все это улавливалось моими ноздрями, и в душе рождалось необычайное чувство счастья. Какая здесь благодать!

- А почему же только на два дня?

- Мамы… - сказал Лешка и развел руками.

- М-да… Сочувствую, - понял нас незнакомец и на минуту задумался. - Тогда я считаю вот что: эти два дня у вас должны быть насыщены до предела. Хотите?

- А чем мы будем заниматься? - спросил Лешка.

- Сначала познакомимся, а потом устроим обед. У вас какие-нибудь продукты есть?

- Есть, - кивнул я головой.

- Вот и прекрасно, я тоже кое-что найду.

Владимир Сергеевич - так звали незнакомца - работал геологом в одной из поисковых партий в Сибири. Совсем недавно он приехал в Москву в свое Геологическое управление с какими-то интересными "породами" и, ожидая результатов лабораторных анализов, решил несколько свободных денечков провести за городом в… копне сена.

В рюкзаке у него лежали все пожитки: брюки, тапочки, рубашка-ковбойка, садовый нож с кривым лезвием и полбуханки белого хлеба. А кроме того, в папке много фотографий.

Вот мы и принялись их рассматривать. Владимир Сергеевич, оказывается, объездил уже всю нашу страну: был на Диксоне, на Украине, на Кавказе. Потом Владимир Сергеевич показал нам корень женьшень.

Это был маленький ветвистый корешок желтого цвета. Высохший и сморщенный, он умещался на ладони и был очень похож на худенького человечка с ручками и ножками.

Лешка взял его в руки и, осмотрев со всех сторон, спросил:

- А чем он знаменит?

- А ты разве о нем ничего не слыхал?

- Слыхал, - ответил Лешка. - То ли его пьют, то ли едят. В общем не знаю…

- Ну и зря. Это ведь корень жизни по-китайски. И ценится он буквально на вес золота. Он, говорят, продлевает жизнь, прибавляет силы…

- А зачем вам женьшень? - спросил Лешка. - Вы же молодой…

Владимир Сергеевич подкинул корешок на ладони и сказал:

- Это мой талисман. Мне подарил его один мудрый человек, и я его должен беречь всю жизнь.

- А что будет, если вы его потеряете?

- Потеряю сердце, так сказал мне мудрый человек.

Конечно, я почувствовал, это была шутка, но и мне почему-то захотелось иметь такой талисман.

Незаметно пролетел час, другой, третий. У нас уже "засосало" под ложечкой. Мы быстро собрали тальник, разожгли костер и, проткнув мои котлеты тонкой палкой, стали их подогревать над огнем как на вертеле. Лешка вытащил из авоськи свои бутерброды и вареную курицу. Но Владимир Сергеевич порекомендовал оставить этот пищезапас на аварийный случай.

Мы с Лешкой никак не могли предположить, какая может произойти авария, и поэтому с сожалением глядели на то, как Владимир Сергеевич решительно запихнул курицу обратно в Лешкину авоську.

Однако мы все вместе не наелись нашими котлетами и бутербродами. Тогда Владимир Сергеевич собрал в реке ворох стрелолиста и испек в золе маленькие клубни, сорванные с корневищ. Вкус у них был, как у картошки. Потом он угостил нас корнями лопуха, и эти корни оказались ничуть не хуже сырой морковки.

Такой обед нам очень понравился.

Потом Владимир Сергеевич черпнул какой-то консервной банкой воду из реки, бросил в банку для дезинфекции два кристаллика марганцовки и поставил "чайник" на костер. Ни чашек, ни ложек у нас не было, и поэтому, когда вода вскипела, чай мы по очереди сосали с помощью трубочек, сделанных из бузины.

Пожалуй, из всех чаев, которые я когда-либо пивал, этот чай был самый вкусный. И Лешка мне подмигивал - вот житуха отличная! - и осторожно своей трубочкой пытался вытащить из банки какого-то сварившегося комарика. Консервная банка была маленькой, и мы ее раза три ставили на костер.

День уходил. Нам пора уже было думать о ночлеге. Но расставаться с рекой не хотелось. Я нашел в воде большую замшелую раковину с дюжиной налипших на нее ракушек и подумал, что это ее "дети". Оторвутся они когда-нибудь от своей матери и начнут самостоятельную жизнь. А когда? Через десять дней или через месяц?

Я взял нашу консервную банку-"чайник", вложил в нее раковину и, полузасыпав ее песком, поставил в воду. Зайду еще сюда завтра, посмотрю. Если "детишки" отпадут, все мои будут. Из банки не вылезут.

- Друзья, минуточку внимания! - вдруг сказал Владимир Сергеевич. - А куда вам торопиться? Ей-богу, оставайтесь ночевать у меня во дворце, а? Мы с вами проведем волшебную ночь. Над вашими головами будет сиять Большая Медведица, я вам покажу Марс. И вообще живите тут хоть неделю!

- Значит, с вами? - спросил я.

- Со мной.

- А мамы? - спросил Лешка. - Вдруг они приедут в деревню?

- А что мамы? Пошлем им срочную телеграмму со станции, и дело с концом!

- Я - "за"! - тут же сказал я. - Будем ночевать в копне!

Но Лешка колебался. Я знал: он представил себе, что будет твориться с его мамой, если она узнает, что он не в деревне. Тина Львовна будет кричать: "Я не переживу! Я не переживу!" - а потом прилетит сюда на такси и даст нам жару!

- Да ладно тебе. Лешка, ломать голову! - сказал я. - Остаемся, и баста! Идем на станцию!

Мы долго думали, как написать нашим мамам, чтобы они поняли, что мы живы-здоровы, что добрались благополучно и что нас надо теперь искать в копне сена на Оке.

- "Ищите на Оке", - шептал Лешка перед окном телеграфа. - "Целуем".

- Нет, не подойдет, - говорил Владимир Сергеевич. - Твоя мама может еще подумать: "Ищите в Оке!" Надо тут что-нибудь короткое и ясное. И чтобы приятное…

- Ну давайте: "Мы вас любим", - предлагал я.

- Это сироп, - говорил Владимир Сергеевич. - Надо по-мужски.

- "Привет от тети Груни", - сказал Лешка. - Они получат такое и сразу поймут, что мы в порядке.

- А лучше всего просто написать: "Ура!" - и точка! - предложил Владимир Сергеевич. - И денег меньше платить и все ясно! А?

Мы согласились. Телеграмма вышла короткой, как удар сабли: "Ура!"

И действительно, из этого слова можно было очень хорошо понять, что мы очень любим своих мам, которые не побоялись отпустить нас в дорогу, и что мы в восторге от нашей свободной жизни. Коротко и ясно!

И никто из нас в эту минуту не предполагал, что этим "сабельным ударом" мы на много дней отсекли себе дорогу в Москву.

Солнце уже заходило, когда мы вышли на перрон из маленького вокзальчика и решили перед сном пойти в деревню и навестить тетю Груню.

ЗОЙКА

В деревне на "гулянке" (перед школой играла гармошка) мы с Лешкой сразу встретили своего старого друга: сына тети Груни Сашку Косого.

У нас с ним в прошлом году было много веселых событий: мы пасли коров, разводили кроликов, ходили для смеху "на прием" к деревенской бабке-знахарке, и она нас лечила "от живота" разными травами. А потом мы ей сказали, что Сашка Косой от ее трав лежит в больнице при смерти, и бабка в тот же час куда-то уехала из деревни. А в престольный праздник, когда поп служил молебен, мы забежали в пионерских галстуках в церковь и стали тут играть в прятки. Нас оттуда выгнали и сказали, что пожалуются в школу. А Сашка Косой ответил:

- А вас бог за это накажет, за ябедничество!

Но первого, кого "покарал" бог, - это самого Сашку. И руками его матери. Она выпорола его за "богохульство". Но Сашка все равно рос еретиком: воровал куличи на пасху, не здоровался с худым и длинноногим попом и крестился левой ногой. Тело у него было словно резиновое. Он мог закидывать обе ноги себе за шею и ходить в таком лягушечьем виде по избе на руках.

Здесь же на полянке я увидел и Зойку. Она была в красном платьице с белым пояском.

Владимир Сергеевич сразу обратил на нее внимание. Он спросил:

- А эта кто?

- Зойка. Из Москвы, - ответил я.

- А она чем занимается?

- Еще учится в школе. А что?

- Да я просто так…

Не замечая нас, Зойка разговаривала с какими-то не известными мне парнями. Один из них был высокий блондин, широкоплечий и в распахнутой кожаной куртке с "молнией", другой - щупленький, с узкой мышиной мордочкой. Он сидел на своем велосипеде и, то и дело касаясь земли носками ног и отчаянно вертя рулем, пытался найти равновесие и сидеть на седле, не двигаясь вперед. Видно, эти ребята были тоже, как и Зойка, дачники-москвичи.

Они разговаривали с Зойкой о чем-то веселом, потому что Зойка все время звонко смеялась. Высокого она называла Нарик, щуплого - Гарик.

Мы с Лешкой несколько раз проходили в толпе мимо Зойки, но она нас не видела. А окликнуть ее мне почему-то было неудобно, хотя мы с ней и были очень хорошие знакомые.

В прошлое лето наши дачи находились рядом, и Зойка частенько приходила ко мне с просьбой починить велосипед. Машина у нее была старая, и в ней через каждые пять минут портился тормоз.

Я тщательно разбирал заднюю втулку, промывал ее керосином и ставил на тормоз дополнительную прокладку. Лешка был моим помощником, а Зойка сидела перед нами на корточках и рассказывала о своих школьных делах. Она была старше нас на три года, перешла в девятый класс.

Ее любимой темой разговоров было, кто и как за ней ухаживает.

- Вот в этом году, - говорила она, - мне один мальчик из десятого класса все время записки писал, и все девчонки мне завидовали. А у него был свой мотороллер, и мы с ним по Москве катались. Он мне и мимозы дарил и шоколадки в почтовый ящик кидал. А потом я увидела, что он мещанин, и перестала с ним дружить. Он только и делал, что хвастался: какой у него костюм, какой классический фотоаппарат, какой магнитофон с "шедевральными" вещичками. А потом я каталась на катке с Костей Иваницким из девятого класса, и он мне прямо сказал, что влюбился в меня. Я так и села на лед! Кто же про это говорит? И мы его даже хотели на комсомольском собрании прорабатывать, чтобы он получше в своих чувствах разбирался и не бросался такими словами…

Я слушал Зойку и думал: "Ух ты какая! А если этот Костя не врал, тогда что?"

В дождливые дни мы все втроем располагались у Зойки на террасе и играли в шашки. На абсолютного чемпиона. Расплата при проигрыше была строгой - двадцать щелчков в лоб.

У Зойки были тонкие пальцы пианиста с длинными треугольными ногтями, и ее щелчки были штукой чувствительной.

Особенно доставалось мне. Я почему-то часто проигрывал. Это были чистые проигрыши, но Лешка как-то мне наедине сказал:

- Слушай, если играть так играть. И нечего тут романы закручивать. Я от Зойки ни одного щелчка не получил, а вы только и делаете, что щелкаетесь.

- Ну и что?

- А вот то… Можешь ей дарить там разные мимозы или шоколадки бросать, а уж если сели играть втроем, так уж надо, чтобы всем доставалось поровну. А то я сижу, как лопух, и глазами хлопаю. Для вас интерес, а для меня что? Никакого азарта!

- И, значит, ты думаешь, что я ей специально подставляю свой лоб?

- Да, специально!

- А почему?

- Потому что она… красивая!

- Ой, дурак! - засмеялся я. - Да кто же специально будет из-за красоты свой лоб подставлять?

- Найдутся такие, - не унимался Лешка. - Вот ты, например!

- Я?! Откуда ты взял?

- А ты всегда перед ней гоголем ходишь, выкаблучиваешься! Дескать, посмотрите, какой я герой: и у меня пятерки, и я музыкой занимаюсь, и велосипед могу чинить. И вообще здравствуйте-пожалуйста! А что касается Лешки, он - тьфу! - и растереть!

- Значит, ты хочешь, чтобы она тебе тоже щелкала?

- Хочу! Только по игре.

- Пожалуйста!

На следующий вечер Зойка очень быстро обыграла Лешку в матче-турнире из трех партий и влепила ему шестьдесят щелчков, да таких, что после них Лешка уже больше никогда не заикался о том, что у нас с Зойкой идет нечестная игра.

Мы с Лешкой не раз разбирали Зойку по косточкам: что в ней хорошего и что плохого. Лешка говорил, что когда она ездит на велосипеде, то "рисуется", а я этого не находил. Потом он говорил, что она фасоня - красную ленточку вокруг головы носит. А я считал, что это ей очень идет. Зойка была маленькая, с черными вьющимися волосами и быстрыми синими глазами. Когда Зойка шла по деревне, все мальчишки глядели на нее, разинув рот. И мы с Лешкой гордились дружбой с Зойкой. Одно мне только не очень-то нравилось в ней. Она любила нам, как взрослая, говорить:

- Мальчики, вы еще ровным счетом ничего, ничего не понимаете в жизни!

…Наконец мне надоело без толку ходить вокруг Зойки, и я, подойдя к ней сзади, дернул ее за рукав.

- Юрка, это ты? - обернувшись ко мне, вдруг обрадованно воскликнула она. - Когда ты приехал? И ты, Леша, здесь? Вот хорошо! А где вы сняли дачу?

- А нигде, - ответил Лешка. - Мы в копне сена живем. Одни. Как геологи.

- Нет, честное слово?! - не поверила Зойка.

- Чтоб я подавился, - ответил Лешка. - Нам мамы позволили!

Нарик с ухмылочкой оглядел Лешку с ног до головы и подмигнул своему приятелю: полюбуйся на детский сад! Им мамы позволили!

- И что же вы тут хотите открывать… как геологи? - с ехидцей спросил Гарик.

- Наверно, алмазы! - сказал Нарик.

- Хотя да, да! Такие здесь водятся, - подхватил Гарик. - И про них уже написано… Как это? "Навозну кучу разрывая, петух открыл алмазное зерно".

- Жемчужное… там написано, - сказал я.

- О-о, смотри какие они знатоки! - сказал Гарик. - Всю классику изучили!

- Да ладно вам, мальчики, смеяться! - нахмурилась Зойка. - Юра и Леша - это мои хорошие друзья!

- А это мы сразу почувствовали, - сказал Нарик. - И, может быть, ты нас с ними познакомишь? Мы этого очень жаждем.

- Пожалуйста, познакомьтесь!

Я протянул руку Гарику и ощутил в ладони его липкие и холодноватые пальцы. А Лешка от сильного Нарикова пожатия даже чуть присел.

- Ну вот, - сказал Нарик, - между нами уже любовь и дружба.

Не обратив внимания на это "подкусывание", Зойка забросала нас вопросами: как мы живем, где питаемся, все ли в порядке дома.

А потом, как бы между прочим, спросила:

- Слушайте, а что это за молодой человек, с которым вы пришли?

- Ой, хороший дядька! - сказал Лешка. - Мы только сегодня встретились на пляже.

- Он геолог, - сказал я. - Его зовут Владимир Сергеевич.

- Геолог?! - изумленно спросила Зойка. - Как я всегда мечтала о путешествиях! А откуда он?

Мы все ей подробно рассказали.

Но когда Зойка услышала, что послезавтра мы уже отправляемся в Москву, она вдруг заявила мне:

- Никуда вы не уедете. Будете жить у нас на даче хоть десять дней. Моя мама утром едет в Москву и сообщит вашим родителям. Будем играть в щелчки.

Я не возражал против такого предложения, но Лешка сказал:

- Подумаем.

Тут к нам подошел Владимир Сергеевич, и мы его познакомили с Зойкой. Нарик и Гарик молча кивнули ему.

- Ну, как отдыхаем? - непринужденно спросил Владимир Сергеевич у Зойки.

- Великолепно! - улыбнулась она.

- А вы здешние окрестности хорошо знаете?

- Неплохо. А что?

- Да я люблю бродить, вот и спрашиваю. А вы за Окой были?

- Была. Мы в прошлом году туда с Юрой и Лешей на лодке переплывали. Красота там, знаете, неописуемая. Прямо глушь! И говорят, что там даже лоси водятся. Мы целый день гуляли, орехов набрали, цветов… А вы давно уже здесь?

И Владимир Сергеевич с Зойкой разговорились как старые знакомые.

Отойдя в сторонку, Нарик и Гарик начали шептаться между собой, а потом Нарик сказал:

- Зой, ты поедешь с нами в совхоз в кино?

- Поеду, только погодите минуточку.

- Нет, мы уже едем, а то опоздаем.

- Ну хорошо.

Зойка крепко пожала нам руки и, сев к Нарику на раму (ее велосипед, оказывается, уже окончательно сломался), сказала:

- Мальчики, только завтра вы без меня не уезжайте. Ладно?

- Ладно, - ответил Владимир Сергеевич и улыбнулся.

Зажужжала Нарикова динамка на переднем колесе, и яркие снопы света заметались по деревенской тропинке.

Было уже поздно, и мы решили не идти на реку во "дворец", а спать на сеновале у тети Груни.

Тетя Груня нас встретила как родных, дала нам по кружке молока и сама отнесла на сеновал за усадьбой овчинный тулуп и две подушки.

- Только не курите, - попросила она Владимира Сергеевича.

- Не беспокойтесь! - ответил он. - Нам не впервой!

В сарае было душно. От сена шел дурманящий сладковатый запах. Когда мы легли, по телу забегали какие-то букашки, и все мы стали чесаться и долго не могли уснуть.

- Владимир Сергеевич, а вы расскажите нам что-нибудь? - попросил я.

- А о чем?

- О чем хотите.

- Я могу рассказывать долго, - сказал Владимир Сергеевич и пошутил: - Как отсюда до завтра… И про жизнь, и про работу, и про книги… Ну ладно, расскажу вам сейчас вот о чем…

И Владимир Сергеевич рассказал нам историю шагреневой кожи. Заключалась она в следующем: был кусок волшебной кожи, и достался он одному молодому человеку, который жил в Париже. Кожа исполняла любое желание хозяина. Но после каждого исполнения она уменьшалась в размере. И когда она исчезла, этот человек умер.

Рассказывал Владимир Сергеевич очень интересно, как будто по книжке читал. Он произносил названия парижских улиц по-французски, в нос. Во время разговоров героев он то повышал голос, то переходил на шепот. А закончил он рассказ вопросом:

- Ну вот и все. А что вы поняли?

- Ничего, - сказал Лешка. - Просто интересно. А что тут понимать?

- Э-хе-хе… - вздохнул Владимир Сергеевич. - Хорошие вы ребята, но еще не собеседники. А в этой истории, как и во всякой сказке, большая мысль. А вот интересно, как вы понимаете сказку о курочке Рябе и о золотом яичке? Помните: жила-была курочка Ряба, и снесла она яичко, не простое, а золотое? Дед бил-бил - не разбил, бабка била-била - не разбила, а пробежала мышка, хвостиком махнула, яичко упало и разбилось! Кажется, сказочка чепуховая, для детей. А если поглубже в ней разобраться, то она о счастье!

- А как это - о счастье? - спросил я.

- Очень просто. Бывает, к людям приходит счастье, а они не понимают этого. И вот бьют-бьют свое счастье, а потом достаточно произойти какому-нибудь незначительному случаю, как смотрят, а счастье разбилось! Вот что заложено в этой сказочке. Так и в каждой книжке надо свою глубокую мысль искать…

Владимир Сергеевич разговаривал с нами как со взрослыми. Он мне нравился все больше и больше. И особенно когда разъяснял, что никакой шагреневой кожи в природе нет и все это фантазия, а добиваться исполнения любого желания может человек только своими руками и головой.

В ДЕБРЯХ КАРА-БУМБЫ

Наутро я проснулся рано. Сквозь крышу пробивались ослепительные лучи, и казалось, они, как незримые столбы, поддерживали ветхое соломенное сооружение. Над головой под верхним стропилом было ласточкино гнездо, и из него то и дело сквозь черную дырочку выглядывали две головки любопытных птенцов. Хлопотливая мамаша прилетала к ним через каждую минуту и, совсем не касаясь гнезда, по очереди на лету закидывала в раскрытые клювики разных козявок.

Над моей головой прожужжал шмель. Он долго выбирал место, куда бы ему сесть. Я затаил дыхание. Шмель был пушистый, бархатный и важный, и летал он как будто стоймя, опустив хвост. Наконец он уселся к Лешке на раскрытую ладонь и пополз по пальцам. Я не знал, что мне делать: а вдруг Лешка спросонок сожмет пальцы в кулак? Но Лешка даже мизинчиком не пошевелил перед такой опасностью. Он спал, уткнувшись носом в плечо Владимира Сергеевича, и так крепко, что у него даже текли слюнки.

У Владимира Сергеевича было совсем юношеское лицо с румянцем на щеках и без единой морщинки на лбу. Спал он на боку, поджав под себя ноги и подложив под щеку ладонь, как будто, задумавшись и закрыв глаза, слушал музыку. Правая рука у него была вытянута вдоль бедра, и даже во сне она была будто напряжена: на ней были вздутые жилы и твердые узлы мускулов.

…После ведра холодной колодезной воды, которое Владимир Сергеевич поочередно вылил нам на спины, и после бутербродов с холодной курицей мы, захватив с собой Зойку, отправились в лес.

Когда мы проходили по деревне, из-за забора одной дачи показались две головы. Нарик и Гарик нам вдогонку крикнули:

- Зоя, ты поедешь с нами на пляж?

Зойка, обернувшись, отрицательно помахала рукой.

В лесу неподвижно стоял тугой сосновый воздух, смешанный с резким запахом раздавленной бузины и папоротника. Маленькие полусозревшие ягодки земляники с белыми пупырышками то и дело похрустывали под ногами. Земляники было так много, что Лешка решил больше не собирать ее пригоршнями, а стал ползать на четвереньках от куста к кусту и губами захватывать ягоды.

Потом мы пошли в орешник срезать удилища. Владимир Сергеевич шел впереди, раздвигая кусты и задерживая в руках упругие тоненькие ветви, чтобы они не хлестнули Зойку по глазам.

Гроза подошла внезапно. Гром уже давно перекатывался где-то далеко на востоке, и казалось, что непогода пройдет стороной. Но Владимир Сергеевич был иного мнения.

- А потопа нам не избежать… - сказал он. - Будет буря - мы поспорим и поборемся мы с ней! Кстати, в это время Илья Пророк всегда находится в отпуске, а его заместитель по проливной части немного глуховат. Вот люди и говорят: "Дождь идет не когда мы просим, а когда сено косим!"

- Интересно! - сказал Лешка. - Надо будет записать.

- А ты уже что-нибудь тут записал? - спросил я.

- А как же!

- А что?

- Сказку о курочке Рябе. Теперь я ее маме расскажу, а то они все время с папой ругаются.

Лешка как-то раз прочитал брошюрку "Как надо собирать фольклор" и с тех пор увлекся сказками, народными былинами и легендами. Читал он их без разбору, а потом решил сам записывать разные детские считалочки, присказки и частушки. Сам он тоже пытался сочинять фольклор, и, на мой взгляд, у него получалось неплохо. Ну, например:

Уважайте труд уборщиц! Соблюдайте чистоту!

Наведем тогда мы в школе золотую красоту!

Потом он записывал такие литературные переделки:

"МУРАЗА И СТРЕКОЗЕЙ"

Стрекозунья-попрыга

Цело летое все пела,

Успенуться не оглела,

Как глама зитит в каза!

Однажды он мне предложил поехать с ним в загс, чтобы понаблюдать за свадебными церемониями. Но в загсе на Колхозной площади мы, к сожалению, никаких свадебных обрядов не обнаружили. Просто здесь стояла очередь из молодых и пожилых людей, а на столе, как в парикмахерской, лежали газеты и журналы, и все посетители их листали.

Но вот на Ваганьковском кладбище, куда мы отправились записывать похоронные причеты, было очень любопытно. Особенно нам запомнилась одна старушка в черном платке, которая убивалась по каждому покойнику. Нам казалось, что все умершие - это очень близкие ее родственники, так она безутешно кричала: "Ой, ты мой соколик, Петр Иванович, на кого ты оставил бедную сиротинушку!" Или: "Ой, родные, мои милые, посмотрите все на голубушку, на голубушку красну-девицу, что в цветах лежит, да лазоревых!" А затем мы увидели, что эта старушка за каждое свое причитание получала деньги от родственников усопшего, и поняли, что она специальная "плакальщица".

Лешка мечтал купить маленький магнитофон, чтобы ходить с ним к старожилам, участникам восстаний и народным сказителям. Но денег у него не было, и он довольствовался карандашом и тетрадкой.

…В лесу вдруг потемнело, по верхушкам деревьев пробежался ветер, обламывая суки и сучья, и вслед за этим сухо и оглушительно треснул гром.

Молния ударила где-то рядом, потому что наши лица на секунду стали голубыми.

- Быстрей, шалаш! - крикнул Владимир Сергеевич, выбираясь из орешника. - Полундра!

Мы кинулись врассыпную. Кто за елочными ветвями, кто за сухими слегами под крышу.

Работа шла лихорадочно. Шалаш рос на глазах.

От приближавшейся грозы на сердце было и весело и жутко, и тут мы уже не обращали внимания ни на колючки, ни на занозы.

И в тот момент, когда молния снова юркнула между черными мохнатыми тучами и разразился ливень, похожий на тропический, мы уже лежали в нашей новостройке на груде сухих листьев и очищали с пальцев смолу.

Владимир Сергеевич вытащил из кармана свою трубку, закурил - в шалаше запахло ирисками, - подумал минутку и вдруг сказал:

- Друзья! Как определили ученые, жизнь есть белковый обмен. И вот меня интересует, а где мы с вами достанем в обед эти необходимые белки для обмена? Курица, как вам известно, уже скончалась, денег у вас и у меня - только на обратную дорогу…

- Ну, это ерунда, - весело сказала Зойка. - Мы можем все вместе пойти к нам на дачу и там пообедать. У нас сегодня холодный свекольник со сметаной, а на второе пельмени. И даже третье есть - кисель из ягод.

- А в-четвертых, - сказал Владимир Сергеевич, - мы благодарим вас за приглашение и, как ни жалко, отказываемся.

- Ну, Владимир Сергеевич, - сказала Зойка, - вы еще не знаете моего папу. Он всегда очень любит гостей!

- Папы - они всегда любят, - улыбнулся Владимир Сергеевич. - А вот мамы, насколько я понимаю, не очень. Да еще на даче. Если гость понятливый, он всегда должен ехать на дачу со своими продуктами.

- Нет, я, честное слово, вас не понимаю, Владимир Сергеевич! - чуть ли не с обидой сказала Зойка. - Я же вас серьезно приглашаю.

- Ладно, Зоенька, не сердитесь, - ответил Владимир Сергеевич, - мы придем, придем… но со временем. Только не сегодня. Ну, как-то мне, например, неудобно. Входит неизвестный человек и говорит: "Здравствуйте, дайте поесть!" А этот человек уже давным-давно самостоятельная личность, с пятнадцати лет зарплату получает.

- Ну и что?

- А вот то - пускай ваша дача будет для нас как спасательный круг для тонущего! Мы ухватимся за нее в самый нужный момент. А пока-то мы ведь еще не тонем? И вообще я люблю как можно меньше тревожить людей своей персоной. Короче, давайте думать, где нам достать эти… белки.

- А мы можем стащить новую курицу! Подозвать ее к себе: "Цыпа! Цыпа!" - а потом как трахнуть ей палкой по загривку - и вот обед! - сказал Лешка.

- А-а… понятно, - усмехнулся Владимир Сергеевич. - Это тебя что, на уроке естествознания научили, куда бить курицу?

- Нет, я своим умом дошел.

- Вот и видно, что ты человек высокой проходимости. Только на этом далеко не уедешь.

- Уж и пошутить нельзя! - наконец сдался Лешка, почувствовав, что Владимир Сергеевич ведет серьезный разговор.

- М-да… вопрос родился сложный, - в раздумье сказал Владимир Сергеевич, а потом вдруг весело и лукаво посмотрел на нас. - Слушайте, а кто из вас может раздирать мясо руками и пить кровь из убитых буйволиц?

Этот вопрос застал всех врасплох. Мне, например, лично не приходилось в Москве заниматься таким делом. За Зойку и за Лешку я тоже ручался.

- Я готов пить кровь, - вдруг как-то тихо сказал Лешка. - Но на какие деньги мы будем покупать этих… как их… буйволиц и вообще где они водятся?

- Вот то-то и оно - где они водятся? - воскликнул Владимир Сергеевич. - Мы с вами живем в дебрях Кара-Бумбы, а буйволиц тут нет.

- Это еще что за такая Кара-Бумба? - удивленно спросил я.

- Ну, я так окрестил наш дремучий лес, - сказал Владимир Сергеевич.

- Вот этот, где мы сейчас сидим?

- Да.

- Хорошенькая Кара-Бумба! - засмеялся Лешка. - Кара-Бумба - это, должно быть, где-нибудь у черта на куличках, в Средней Азии, а тут Ока, пароходы, электрички…

- А для романтики можно и Кара-Бумбой назвать, - сказала Зойка. - У тебя в школе спросят: "Ты где был летом?" А ты ответишь: "В лесу!" И не звучит. А когда скажешь: "В дебрях Кара-Бумбы!" - "О-о! - скажут ребята, и все начнут спрашивать: - Это что, пустыня или горы?" А на самом деле это под Москвой! Вот и весело! Только жалко, что здесь нет буйволиц!

- А корова не подойдет? - спросил я у Владимира Сергеевича.

- Да кто тебе позволит раздирать корову руками? - сказал Лешка. - Тут вмиг по шее накостыляют.

- Тише, тише, друзья! К чему весь этот шум? Я пришел к выводу: раз в дебрях Кара-Бумбы мы не можем найти буйволиц, так, значит, я сейчас отправляюсь в… Москву. Встречусь с вашими мамами и, если хотите, попрошу у них разрешения на ваше дальнейшее житье-бытье в шалаше.

Такого вывода никто не ожидал, и мы с Лешкой минуты две, пораженные, молчали. Потом я восхищенно сказал:

- Вот красота!

- Теперь дальше: мне сегодня очень нужно быть в нашем управлении. Там, может быть, уже готовы анализы. Кстати, я жду телеграммы из Красноярска. Вы останетесь здесь, в лесу, и будете охранять наше готическое сооружение, а я: три часа в Москву, три - обратно. Это шесть часов. Плюс часа два на заход к вашим мамам. Да потом мне надо купить продукты. Это будет восемь часов. Следовательно, к шести-семи я вернусь назад.

- Нет, это уж дудки! - вскочил на ноги Лешка. - Я тоже еду, и к бабушке эти… Кара-Тумбы.

- Не Кара-Тумба, а Кара-Бумба, - вежливо поправил его Владимир Сергеевич и обратился ко мне: - А твое мнение?

Я посмотрел на Зойку. Она сидела в уголке, притихшая, с настороженным взглядом, направленным на Владимира Сергеевича. Над ее головой, на еловых иголках, висели серебряные капли. Я знал, стоит Лешке показаться в Москве, в этот лес он больше никогда не вернется, а значит, и меня одного тоже не отпустят. И, следовательно, до будущего лета я больше не увижу Зойку.

В Москве я стеснялся звонить к ней по телефону. Мне, правда, много раз хотелось заехать в ее школу на велосипеде, но ее школа была очень далеко от нашего дома, а мама мне разрешала кататься только в пределах наших переулков. И я никуда не ездил.

- Ну и трус же ты какой, Алешка! - вдруг сердито сказала Зойка. - Если б я жила в вашем дворе, я бы всем девочкам рассказала, какой ты человек.

- Рассказывай на здоровье! И кому хочешь! А на самом деле я не трус, а разумный человек. И все девчонки меня поймут. А в щелчки вы с Юркой и в Москве сможете сыграть.

- Очень нужен ты девчонкам, чтобы они тебя понимали!

Владимир Сергеевич зорко посмотрел на нас и сказал:

- Время для прений истекло. Все ясно. Юрка, вот тебе карандаш и бумага, пиши маме записку, а ты, Лешка, можешь ехать со мной.

- И ты поедешь? - спросил я Лешку.

- Конечно, поеду, - ответил он.

- Такой стал, да?

- Такой…

- Ну ладно, езжай, езжай к мамочке! Мы еще когда-нибудь поговорим на эту тему!

Я написал на бумажке:

"Ма! Я живу очень хорошо у Зои на даче. Ты не беспокойся. Нашему Владимиру Сергеевичу, который тебе принесет записку, дай каких-нибудь продуктов и немножко денег. Целую тебя крепко".

- А ты, Лешка, - сказала Зойка, - можешь в Москве поцеловаться с любым фонарным столбом. Мы тебе разрешаем.

- Кто это мы? - спросил Лешка.

- Я, например, и Юра.

- Ха-ха! Тили-тили тесто - жених и невеста!

Эти слова для меня были очень обидными, и по ним я понял, что Лешка идет на разрыв со мной. Дескать, бог с ним, с этим Юркой! Проживу без него. А уж напоследок насолю!

И мне также хотелось сказать Лешке что-то очень обидное. Ведь не я же первый начал эту ссору!

Но пока Владимир Сергеевич доставал из рюкзака свой паспорт, пока зашнуровывал тапочки (он ходил по лесу босиком), я увидел, что на Лешкином лице появились тяжелые переживания: ехать ему или не ехать?

- Ну-с, до вечера! - сказал Владимир Сергеевич, пожимая мне руку. - С огнем не баловаться. Если хочешь, позволяю тебе пообедать у Зои. Встреча будет здесь, около шалаша.

- Есть! - ответил я по-военному.

Лешка подождал, пока Владимир Сергеевич скроется в гуще, а потом, схватив бумагу и карандаш, быстро нацарапал своей маме записку и стремительно побежал за ним…

Владимир Сергеевич не приехал к нам в шалаш ни в семь, ни в восемь, ни в девять часов вечера. Мы с Лешкой пообедали у Зойки, а поужинали у Сашки Косого. Тетя Груня дала нам по куску ржаного хлеба собственной выпечки и по два сырых яйца. Потом мы вернулись из деревни к шалашу и зажгли костер.

Что произошло с Владимиром Сергеевичем, я никак себе не мог представить. Попал под автомобиль? Свалился с поезда?

- А может быть, он получил у наших мам продукты и удрал, а мы тут, как дураки, сидим в лесу и ждем? - говорил Лешка, помешивая в костре палкой. - Ведь мы же его совсем не знаем!

- Ну, как не знаем? Знаем! - сказал я. - Фотографии смотрели, этот самый… талисман.

- А документы он тебе свои показывал?

- Не-ет…

- Ну, вот видишь, а ты говоришь, что знаем. А может быть, у него там в паспорте стоит штамп: "Жулик"?

- На жулика он не похож, - сказала Зойка.

- А по лицу трудно узнать человека, - ответил Лешка. - Вот попробуй определи меня, какой я, хороший или плохой?

- Я-то уж тебя как облупленного знаю, - сказал я. - Ты серединка-наполовинку! У тебя семь пятниц в неделю.

- А Зойка какая?

- Зойка хорошая.

- А почему ты так говоришь? Потому, что вы знакомы с ней с прошлого года. И ты ее родителей знаешь и как она учится. А с Владимиром Сергеевичем мы ведь только вчера познакомились. И что мы о нем скажем? Ничего!

- А по документам тоже нельзя судить о человеке, - сказала Зойка. - Есть только один самый хороший способ узнавания: надо с человеком пуд соли съесть. Но сначала все равно нужно доверять людям. И не бояться их.

- Ой, какая философка нашлась! Доверять! Надо и проверять!

- Ладно, не волнуйся, - сказала Зойка. - Я за него ручаюсь!

Если бы не Зойка, мы с Лешкой в лесу ни за что бы не остались. Здесь было страшно. За кустами чудились какие-то звери и бородатые люди. То тут, то там, казалось, кто-то тяжело дышал и посапывал.

Наш шалаш находился в глухом ельнике. До деревни было километра с полтора, до станции лесом - километр. Ни дороги, ни тропок поблизости не было. Лишь невдалеке от нас под пригорком возле деревенского кладбища журчал родник.

Мы просидели в лесу до десятичасовой электрички. Она прострекотала вдали, тоненько просвистела и затихла около станции.

И вдруг до нашего слуха донесся далекий-далекий крик:

- Э-ге-ге-ге-ей! О-го-го-го-о!

- Владимир Сергеевич! - воскликнула Зойка. - Честное слово, это он! Слушай, Юрка, бежим встречать его! Он, может быть, что-нибудь несет. А ты, Лешка, подкинь в огонь хвороста!

Мы помчались по кустам к Владимиру Сергеевичу.

Да, да, это был он! Весь увешанный кульками, авоськами, бумажными свертками. Это был он, наш Владимир Сергеевич, уставший и запыленный и - честное слово! - в эту минуту самый родной человек.

Владимир Сергеевич распределил между мной и Зойкой свои свертки, положил себе на плечо свернутое одеяло с подушкой, и мы весело зашагали к шалашу.

- Ну, как вы тут прожили без меня? - спрашивал Владимир Сергеевич. - Не волновались?

- Волновались! Еще как! - ответил я. - Мы думали, ну, куда вы делись?

- А я там в Москве задержался. Малость не подрассчитал со временем. И я тоже волновался: как вы тут?

- А вы наших мам видели?

- Видел! Вот они и задержали. Тут они такой надавали всякой всячины, что я еле-еле донес. До вокзала такси пришлось брать. Я им говорю, что нам ничего особого не надо, а они: "Надо!"

- А когда они велели приехать?

- Это я потом все подробно расскажу. Вот сядем у костра. А эта Тина Львовна, ой, смешная! "Владимир Сергеевич! Родненький, родненький! Вы Лешу своими глазами видели, да? У меня прямо все сердце изболелось! Зачем я его отпустила?" А я отвечаю: "А зачем вашему сердцу болеть, он парень уже взрослый, себя в обиду не даст!"

И вдруг впереди, в темноте, мы услышали отчаянный крик Лешки:

- Караул! Спасите!

- Что за чертовщина? - удивился Владимир Сергеевич и на мгновение остановился.

- Спаси-ите! - опять завопил Лешка.

Тут Владимир Сергеевич рванулся на голос.

Я тоже побежал за ним и летел, не чуя под собой ног. За мной неслась Зойка.

Что с Лешкой? Режут? Убивают? Вот тебе и отдохнули на даче!

К моей великой радости, Лешка был жив. Только он стоял около шалаша с выпученными глазами и трясся так, будто сию минуту вылез из проруби.

- Ты что орал? - подскочив к нему, спросил Владимир Сергеевич.

- Ч-черное и м-мохнатое… - еле выдавил из себя Лешка.

- Что черное?

- М-мохнатое! - опять отвечал Лешка. - Оно вышло и з-зарычало. А п-потом ускакало.

- Ну, медведь, что ли? - возбужденно спросила Зойка.

- Нет, не м-медведь, но на четвереньках… А л-лица нет.

- А может быть, это тебе показалось? - спросил я.

- Честное пионерское, не вру! - поклялся Лешка.

- Странно, что бы это могло быть? - задумался Владимир Сергеевич. - В лесу… в темноте…

И тут мы услышали неподалеку от нас какие-то звуки. Они походили то на плач ребенка, то на гортанные человеческие вскрики. Потом где-то за шалашом - и очень ясно! - хрустнула ветка. Зойка прижалась к моему плечу. У меня отчаянно заколотилось сердце. Лешка втянул голову в плечи и замер.

- Во-от, слышали! - еле прошептал он.

- А откуда оно пришло? - спросил Владимир Сергеевич.

- Со стороны нашей дорожки!

- И что?

- Ну, как что? Я как увидел, так сразу и завопил! У нас ведь нет оружия!

- А как оно убежало, на четвереньках?

- Нет, на дыбы, кажется, поднялось. Я не разобрал. Костер плохо горел.

- Вот интересно было бы: приходим, а Лешку уже медведь сожрал! - пошутил я. - Так и дали бы телеграмму: "Погиб в желудке!"

Владимир Сергеевич поднес палец к губам - тише! - и, подобрав с земли березовую кору, поджег ее от костра. Кора ярко вспыхнула, и он с этим факелом пошел за шалаш.

Мы слышали, как он минуты две лазил по кустарнику, видели колеблющийся огонек и стояли растерянные и жалкие. Особенно мне было стыдно перед Зойкой.

А что мы с Лешкой могли поделать? Оружия у нас никакого, кругом темнота, место вокруг шалаша нами не изведано…

Наконец Владимир Сергеевич вернулся.

- Никого нет! - сказал он. - Ни черного и ни мохнатого. А этот крик - филин! Но в общем завтра нам надо подумать о своей безопасности. Значит, ты сам, своими глазами видел, как тут кто-то стоял? - обратился он к Лешке.

- Своими глазами…

- В общем ладно… Наплев-ать и забыть! - сказал Владимир Сергеевич и дал команду укладывать продукты в шалаш.

На ужин мы сварили пшенную кашу и кофе. Настроение у нас немного улучшилось.

Владимир Сергеевич очень подробно рассказал нам о том, как он познакомился в Москве с нашими мамами и как вместе с ними ходил по магазинам.

- Да, а на обратной дороге я ехал и думал, - добавил Владимир Сергеевич, - сколько нам тут придется прожить, мы не знаем. Но для того чтобы в шалаше была дисциплина, надо распределить обязанности. Юрка, значит, у нас будет заведующий по продовольственной части. Лешку я бросаю на должность истопника. А Зоя, так как у нее папа - врач, она будет медиком. А себя я ставлю на пост начальника Кара-Бумбы. Какие будут соображения?

- Мы согласны, - ответил я.

- Значит, власть утверждена! - сказал Владимир Сергеевич. - Теперь я предлагаю установить дежурства. День дежуришь, два гуляешь, так?

- А что должен делать дежурный? - спросил Лешка.

- Вставать раньше всех, готовить еду, следить за чистотой. В этот день он является первым заместителем начальника Кара-Бумбы, и его приказы надо будет выполнять беспрекословно.

- Уж я тогда над Юрочкой поизмываюсь! - засмеялся Лешка. - Дайте мне только добраться до этих дежурств!

В общем мы согласились с новым порядком нашей жизни и после ужина стали готовить постель ко сну.

Зойка очень боялась одна идти в деревню через лес, и Владимир Сергеевич приказал мне ее проводить.

- А может, нам с Лешкой вдвоем пойти? - с надеждой предложил я.

- Нет, - сказал Владимир Сергеевич, - Лешка будет здесь мне помогать.

Я взглянул на Зойку, представил себе путь до деревни и обратно к шалашу и, по-честному говоря, струхнул. Как же я один буду возвращаться назад? И вместе с тем мне очень хотелось проводить ее.

Когда мы с Зойкой выбрались из лесу на просеку, мы увидели над нашими головами темно-синее небо с миллионами звезд. На траве лежала холодная роса, но от пыльной проселочной дороги к нашим босым ногам шло тепло.

- Слушай, а ты в эту зиму никакого письма не получала? - тихо спросил я у Зойки.

- Нет, - ответила она. - А от кого?

- А ты не будешь сердиться?

- Нет.

Я отвернулся и сказал:

- От меня.

- А зачем ты мне писал? Ведь у меня есть телефон!

- Ну, телефон - это неинтересно. А твой дом номер шестнадцать?

- Восемнадцать.

- Значит, я ошибся. Жалко!

- Юр, - спросила Зойка, - а что там было… в письме?

- Ничего особенного. Просто я тебя приглашал на день рождения… Посмотри, а вон звезда падает. Видела?

- Видела.

- Говорят, когда падает звезда, надо задумать желание, и оно исполнится.

- А ты задумал?

- Задумал. А ты?

- Я не успела. А что ты задумал?

- Об этом нельзя говорить. Если скажешь - не исполнится.

- Ну, мне-то можно сказать?

- Вот тебе-то и нельзя!

- А почему?

- Нельзя, и все!

Это было очень интересно - разговаривать загадками и полунамеками.

Но тут же я в открытую признался, что всю зиму ходил на каток "Динамо" на Петровку и думал, что встречу там Зойку. Потом я однажды позвонил ей домой по телефону, а когда она подошла и спросила: "Кто говорит?" - я испугался и бросил трубку.

Вообще весь этот разговор и о письме и о катке я продумал еще давным-давно. Я решил: увижу Зойку, расскажу ей все. Но вот сейчас я ей все рассказываю, а она идет и тихонько улыбается. Отчего? Пусть она старше меня почти на три года! Но я-то ведь рослый мальчишка, а она тоненькая, невысокая девочка, и можно думать, что мы ровесники. И то, что она уже проходила в школе какую-то там тригонометрию и анатомию человека, это еще ничего не значит. Я тоже буду их проходить. Но, может быть, я Зойке кажусь совсем маленьким?

Я вкладывал в свои слова особый смысл. Но Зойка словно не замечала этого. Она только пообещала:

- А знаешь, в эту зиму я тоже могу ходить на каток "Динамо".

До настоящей зимы еще было месяцев пять.

Мы постояли с Зойкой около дома и пошептались. Она сказала, что Нарик и Гарик все время ее зовут по вечерам танцевать к ним на веранду, а ей не хочется туда ходить. Эти ребята какие-то "лбы": книжек не читают, ничем не интересуются. Когда они узнали от Зойки, что мы в лесу построили шалаш, то сказали, что этот шалаш они сожгут. А почему? Неизвестно.

- Да вы их не бойтесь, - добавила Зойка. - Они только хорохорятся. А пугнуть их как следует, они мигом разбегутся. Я их уже изучила. Они даже за меня как-то раз в совхозе заступиться не смогли, когда там один хулиган потащил меня за руку с ним танцевать.

Зойка влезла к себе в дом через окно. В доме уже все спали. Мы пожали друг другу руки, и я сделал вид, что пошел в шалаш.

Но - дудки! - в шалаш я не попал. Я забрался на старый сеновал за деревней и проспал там до зари.

Возвращаться одному в шалаш через лес мне было страшно.

ДЕЛА ЖИТЕЙСКИЕ

Наутро мы с Лешкой с восторгом рассматривали все хозяйство, которое было привезено из Москвы. На землю из рюкзаков выкладывались мешочки с манной крупой и гречкой, картонные коробки с макаронами, банки с топленым маслом, чай, соль, ложки, чашки, колбаса, печенье, алюминиевые миски и т. д. Оказывается, Владимир Сергеевич, познакомив наших мам со своим геологическим дипломом, сумел убедить их в том, что "дети" в шалаше отдыхают великолепно и единственно, что им нужно, это продукты. И тут уж мамы постарались!

Заодно они снабдили Владимира Сергеевича и кухонным ножом с деревянной ручкой, и огромной кастрюлей, и двумя одеялами с подушкой. В один из рюкзаков была воткнута короткая саперная лопатка и топорик.

Сколько все-таки нужно вещей для того, чтобы прожить человеку!

Для продуктов мы с Лешкой начали рыть погреб. Но Владимир Сергеевич сказал, что погреб без кирпичной обкладки - это чепуха. Он скоро обвалится, и в нем появятся мыши. Тогда на елке мы выбрали здоровый сук и начали на нем подвешивать на шпагате кульки и свертки. Получалось что-то вроде новогодней елки.

Под этой же толстой елкой из ровных стволов молоденьких осин мы без единого гвоздя соорудили четырехугольный стол с плетеной крышкой и три скамейки. Рядом с шалашом над костром на случай дождя был поставлен густой навес из еловых веток.

Через день-другой о нашем шалаше, видно не без участия Сашки Косого, прослышали в двух соседних деревнях, и к нам, поглядеть на наше житье-бытье, стали приходить совершенно незнакомые люди. Молоденькие воспитательницы деревенского детского сада приводили по утрам своих малышей, и те, заглядывая к нам в шалаш, будили нас словами: "Дяденьки, вставайте!"

Пришел как-то раз лесник, здоровенный мужчина в сиреневой заплатанной рубахе, с бородой и ружьем. Мы ему налили кружку кофе, дали сахару и стали расспрашивать, а не водятся ли в его лесу медведи.

- Медведи, буде? - переспросил он. - Отродясь не видывал! Что касаемо лосей, то это, буде, водятся. Я сам стою на реке, гляжу, буде, переплывает какое-то дерево, да против течения прет! Удивительно, какая новая физика, буде, думаю. Дерево, а против течения! А потом гляжу, буде, это дерево на берег на четырех ногах вылазит…

- Вот фольклор! - восхищенно шепнул мне Лешка. - "Буде" да "буде". - И обратился к леснику. - А вы какие-нибудь народные причеты знаете?

- Чего, буде, сказываете?

- Я говорю, ну, вы какие-нибудь сказки знаете или причитания?

- Сказками, буде, не балуюсь, - ответил лесник, - и причитания не знаю. А вот бабка Кузьминична на том берегу, буде, километров за десять, - она как хор Пятницкого, про что хошь, буде, проголосит. Она и в клубу выступала…

Лесник еще выпил кружку кофе, церемонно поклонился и, сказав: "Ну, радуйтесь тут, люди!" - ушел. Однако вскоре он вернулся и добавил: "Вы с огнем, буде, не того! А то я вас, буде, того!" И опять скрылся в кустах.

Зашла к нам как-то тетя Груня и, увидев, как мы уплетали за обе щеки картошку в шелухе, сказала:

- А может, вам в готовке пособить, а? Вы, ребята, меня не стесняйтесь. Хотите, я вам буду готовить, и вы ко мне будете приходить? Тут можно и мясца достать говяжьего али курочки. А вы небось все всухомячку да всухомячку?

- Спасибо, тетя Груня, - сказал я, - но мы не всухомячку… У нас все бывает: и первое, и второе, и третье.

- Ну?! - улыбнулась тетя Груня. - Как в чайной?

Наше первое приключение с "медведем", вернее с непонятным существом, каким-то образом очутившимся вблизи нашего шалаша, забылось не скоро. Мы сделали вокруг шалаша плотную изгородь из заостренных осиновых кольев и вырезали два дубовых "дрына" для самообороны.

И вот наступил долгожданный отдых. Наш шалаш стал теперь крепостью, неуязвимой со всех точек зрения: продукты у нас есть, безопасность жилья гарантирована.

Первый свободный от работ день мы с утра до вечера купались, на второй день мы ходили за ягодами, на третий - делали себе луки и стрелы и стреляли, как индейцы, в цель, в Лешкину тюбетейку.

А на четвертый я задумался: ну ладно, вот мы едим, спим, отдыхаем в лесу, а дальше что? Неужели и все лето так пройдет?

- А хотя бы и так, - глубокомысленно сказал мне Лешка. - Чем плохо? Тут пташки поют, там разные букашки чирикают.

- Но ведь так же скучно - только жрать и спать!

- Ну не жри и не спи, а по мне это в самый раз… Дети должны наслаждаться своим золотым детством. Так сам Толстой сказал.

- Значит, надо баклуши бить?

- Во-первых, ты мне объясни, что такое… "баклуши", а во-вторых, если кто и бьет их, то все равно, значит, работает… - У Лешки был иронический тон.

- Слушай! - сказал я. - Ну, зачем мы сюда приехали? Я считаю, что мы приехали сюда для того, чтобы закалять и вырабатывать характер. Так? А характер вырабатывается в борьбе с жизненными трудностями. Теперь дальше: сейчас у нас нет жизненных трудностей, но мы их можем сразу добыть.

- А как? - спросил Лешка.

- Очень просто. Мне сейчас в голову пришла великолепная идея: надо отказаться от всех денег, которые у нас есть, от помощи пап и мам, и надо начать самостоятельную жизнь!

- Что?! Самостоятельную? - удивился Лешка.

- Да.

- Без пап и мам?

- Да.

- Не выдержим! - сказал Лешка.

Этот Лешка был настоящим маменькиным сынком! В школе все ребята собирают металлолом: таскают на плечах водопроводные трубы, приносят невесть откуда битую чугунную фасонину от канализации, а Лешка стоит в сторонке и наблюдает. Ему-де нельзя таскать, у него аппендицит! Мы в школьном дворе начинаем сажать яблони: роем ямки, заливаем их навозной жижей, а Лешка ходит вокруг нас и бормочет: "Вы, ребята, с землей поосторожней. Проткнете чем-нибудь палец, и будет у вас столбняк!"

"Столбняк", "аппендицит"! Вот и сейчас: "Не выдержим!" Что за странный человек?

Владимир Сергеевич при этом разговоре не присутствовал. Он ходил на станцию за свежей газетой. Но когда вернулся, вдруг спросил нас:

- Друзья, а вы знаете, что самое плохое на свете?

Мы с Лешкой умолкли.

- Самое плохое на свете, - продолжал Владимир Сергеевич, - это безыдейное существование. Понятно?

- А мы тут при чем? - перебил его Лешка.

- При том, что мы с вами уже четвертый день зазря небо коптим. Мы ничего не делаем: ни хорошего, ни плохого. А посему совещание по вопросу о смысле жизни в нашем шалаше считаю открытым. Кто хочет слова?

В предвечерней тишине леса было отчетливо слышно далекое "ку-ку". За оврагом в пионерский горн дудел пастух. Оттуда слышалось мычание, хлопанье хлыста и крики подпасков: "Э-эй, комолая! Куда понесло?" Вероятно, стадо уже потихоньку шло к деревне. До нашего слуха долетал приятный церковный звон. "Дилинь-дон! Дилинь-дон! Дилинь-дон!" - захлебывались многочисленные колокольчики.

- А мы с Юркой уже говорили на эту тему, - сказал Лешка. - И он, знаете, что предлагает? Вот чудак! Чтобы мы отказались от всех папо-маминых продуктов и начали бы самостоятельную жизнь!

При слове "самостоятельную" Лешка поднял указательный палец и засмеялся.

- Ого! Интересный разговор. Прямо о пионерских "ступеньках", - улыбнулся Владимир Сергеевич. - Ну, и на чем же вы порешили?

- А ни на чем. Не выдержим!

- А сколько дней будут продолжаться ваши, то есть наши, испытания? - спросил Владимир Сергеевич.

- Я предлагаю весь шалашный период.

- Веселенькая затейка! - пробурчал Лешка. - Обалдел!

- А я стою за это испытание, - вдруг обрадованно сказал Владимир Сергеевич. - Это любопытно придумано. Итак, голосуем. Кто за самостоятельную жизнь? Кто против? Кто воздержался?

Лешка поднял руку.

- Против нет. Воздержался один, - сказал Владимир Сергеевич. - Но так как меньшинство подчиняется большинству, то завтра мы все начинаем трудовую жизнь. На имеющиеся у нас продукты накладывается "вето", что означает запрет. Кто не работает - тот не ест! Ура, товарищи!

- Подождите, а у меня вопрос, - сказал Лешка. - А как быть с одеждой, кастрюлями, топором и другими вещами? Их что, придется сдавать?

- Нет, сдавать не будем, - ответил Владимир Сергеевич.

- Но ведь эти вещи не наши, а пап и мам!

- А мы предположим, что мы их взяли в долг или нам, так сказать, их подарили.

- Ладно, - вдруг торжественно сказал Лешка. - А давайте также и продукты и деньги возьмем будто в долг или предположим, что нам их подарили. Вот и весь выход из положения!

- Товарищи, - будто стоя на трибуне, официальным голосом сказал Владимир Сергеевич, - мы, кажется, этот вопрос решили, и вновь к нему возвращаться уже нет смысла.

- Но что мы будем есть на ужин? - закричал Лешка.

- Ни-че-го, - по складам разъяснил Владимир Сергеевич. - Это даже полезно. Один врач говорил: завтрак съедай сам, обед подели с другом, а ужин отдай врагу. В общем теперь мы с вами несчастные сироты! Но у нас есть голова, руки и ноги.

И, словно для того, чтобы лишний раз показать свои ноги, Владимир Сергеевич стал затаптывать костер.

Но в этот вечер мы все-таки поужинали. Мы съели колбасу, привезенную из Москвы. И не оттого, что у нас не было воли отказаться от нее, а лишь для того, чтобы ее не выбрасывать: к утру она могла протухнуть.

ДА ЗДРАВСТВУЮТ ПАМПУШКИ!

Наша самостоятельная жизнь началась ранним дождливым утром, когда мы, промокшие до нитки, вылезли после ночи из шалаша и пытались разжечь костер.

Спички и дрова были мокрыми. Единственная надежда была у нас найти в золе хоть одну маленькую искорку.

Осторожно тоненькой палочкой мы стали разгребать глиноподобную золу, и вскоре под толстым пластом на конце обгоревшего сучка мы обнаружили маленький розовый огонечек.

Под нашими губами он то ярко разгорался, то мерк и никак не хотел переходить на сухой мох, найденный в шалаше. Мы с трепетом смотрели на огонек, и наши сердца замирали, когда он потихоньку начинал покрываться матовым налетом.

Наконец микроскопическая искорка поползла по одной из ниточек мха и перескочила на соседнюю.

- Теперь я… один! - вдруг еле слышно скомандовал Владимир Сергеевич и, вытянув губы, стал дуть на мох.

Розовые ниточки все больше и больше расползались по сторонам, и в руках у Владимира Сергеевича вскоре очутилось огненное гнездышко с выгоревшей серединкой.

- Ух, спасены! - вздохнул он и, положив "гнездо" на землю, прикрыл его новым мхом, иголками и листьями. И вдруг над всей кучкой, словно над маленьким чумом, заколебался едкий дымок.

Вскоре мы разложили большой костер, для того чтобы обогреться, и маленький - для кастрюли с водой.

Умывшись на роднике, мы сели завтракать, то есть выпили по стакану горячей воды с брусничным листом.

У меня и у Лешки вода в желудке свободно переливалась, и эти "переливы" были очень хорошо слышны Владимиру Сергеевичу.

- Ну-с, товарищи романтики, - наконец спросил он, - надо завтракать, а чем? Денег и хлеба нет. Но есть желание стать полезными людьми.

- Я предлагаю на завтрак варить топор, - оптимистически сказал Лешка. - Помните, как в одной сказочке солдат топор варил? У нас будет суп из топора, а на второе мы его обсосем, как будто сахарную косточку. Вот проблема и решена!

- Уж лучше тогда ботинки взять, - сказал я, - они из кожи. Это очень вкусно - навар из подметок! А каблуки у нас на жаркое пойдут. С хреном съедим…

- Ну вы, дети! Развеселились! - сказал Владимир Сергеевич. - Я вас серьезно спрашиваю, а вы хиханьки да хаханьки!

- А знаете, - вдруг осветился Лешка, - деньги на хлеб будут! Я думал об этом всю ночь.

- Значит, ты хлеб берешь на себя? - спросил я.

- Беру.

- Чудесно! - сказал Владимир Сергеевич. - А мы с Юркой берем на себя другое съестное. Только, чур, деньги у Зойки не добывать!

- Ну зачем мне Зойка? - улыбнулся Лешка и, взяв кастрюлю и стакан, пошел по направлению к станции.

- Убежит? - спросил я Владимира Сергеевича.

- В Москву? Да нет, не думаю. А убежит - бог с ним! Нам такие люди не нужны.

- А какие нужны?

- Люди дела! Раз постановили - значит, выполняй! А то куда это годится: сегодня скажешь одно, а завтра - другое. Сам себя уважать перестанешь. А это самое страшное на свете.

По серому зеркалу Оки расходились миллионы маленьких кружков; мелкий дождик шуршал в кустах ивняка, выбивал на песке рябинки. Зеленые окрестности были задернуты легким туманцем. В природе было что-то такое осеннее и печальное.

"А может быть, и мне поехать в Москву? - думал я. - А ну его… этот шалаш и "самостоятельную" жизнь!"

Сняв брюки, в рубашках - дул холодноватый ветер - мы с Владимиром Сергеевичем начали ловить рыбу… руками.

Я предлагал сбегать в деревню к Сашке Косому за удочками, но Владимир Сергеевич махнул рукой:

- Ладно, обойдемся. На одном конце крючок, на другом дурачок! Рыбу можно по-всякому ловить…

- А правда, что и с помощью борной кислоты ее можно ловить? - спросил я. - У нее вздувается пузырь, и она всплывает!

- Ей бы ты еще на нос люминала насыпал.

Мы подходили в воде к ивовому кустарнику и осторожно шарили под его корнями. Владимир Сергеевич мне сказал, что в дождливую погоду рыба любит стоять в корнях или под корягами. И в подтверждение своих слов он вскоре выкинул на берег маленького окуня. Я выломал прутик с сучком на конце и продел ее сквозь рыбьи жабры и рот.

Я несколько раз чувствовал, как в мои ладони тюкались рыбки, но схватить мне их не удавалось.

- А ты не торопись, медленно, без шума, - погрузившись по горло в воду и еле заметно подбираясь к ивняку, учил меня Владимир Сергеевич, и вдруг - цоп! - в его руке опять блестит рыбка!

За час мы наловили семь рыбок. В конце концов и я поймал одну: серебряной елочкой висели они у нас на прутике и тянули граммов на двести пятьдесят. Как-никак, а завтрак у нас все-таки был.

Я то и дело выскакивал из воды и, посиневший, бегал по берегу. У Владимира Сергеевича лицо было в мурашках, и он отчаянно щелкал зубами.

- Вот бы сейчас стаканчик горячего какао да яичницу с жареной ветчиной! - говорил он, переходя по реке с места на место.

- А может быть, лучше сосиски с пюре на молоке?

- Нет, пельмени с маслом… Эх, каналья, ушла! - горько вздыхал Владимир Сергеевич. - И здоровая была, на полкило. Вот бы поели!

Мы еще с полчаса ходили по реке, но поймать еще какую-нибудь дурную уклейку или зазевавшегося пескаря нам не удалось.

Придя к шалашу, мы рыбу почистили, посыпали солью и уложили в кастрюлю. После чистки рыбки сделались еще меньше, но Владимир Сергеевич не огорчался. Он то и дело подливал в кастрюлю воды.

- Одно ведро воды, - говорил он, - заменяет сто граммов мяса, а два ведра воды - два яйца. И стоит только нам вскипятить три ведра воды, как у нас будет королевский завтрак!

В кастрюле уклейка догоняла уклейку.

Наша "уха" бурлила долго, а Лешки все не было. Без него завтракать мы не могли.

Мы с Владимиром Сергеевичем лишь в порядке пробы съели по четыре ложки ухи. И остались довольны. Мутно-серая эмульсия с костями была приятно солоноватой и имела далекий запах рыбьего жира.

- А Лешка, видимо, все-таки удрал к своей мамочке, - сказал я, вдыхая парок над кастрюлей. - Уже к Казанскому вокзалу подъезжает.

- Ты прав, надо садиться за стол, - сказал Владимир Сергеевич. - Что ж, будем есть без хлеба.

- Слушайте, Владимир Сергеевич, - сказал я, - а может быть, взять нам какой-нибудь крупы и насыпать в кастрюлю? Все-таки сытнее будет.

- А уговор?

- Да бог с ним, с этим уговором!

- А ты, брат, малодушный, - усмехнулся Владимир Сергеевич. - Говорил, надо воспитывать волю, надо закалять характер, а сам? Можешь, конечно, брать продукты. Там, кстати, на веревочках висит и масло и сахар. Я их рюкзаком прикрыл - не промокли.

Он взял ложку и принялся хлебать нашу уху.

Кастрюлю мы уничтожили в пять минут. Но не всю. Мы еще надеялись, что придет Лешка и спросит свою порцию.

Дождь перестал. С неба уходили последние тучи, и лес ежеминутно менял свое освещение: то становился ярко-зеленым от солнечных лучей, то моментально темнел. И миллионы капелек на ветвях, на сосновых иголках, на цветах то вспыхивали, как алмазы, то угасали. И птичий щебет то умолкал, то раздавался с новой силой. Потом вдруг все зазеленело, зацвенькало, засверкало, и к нам в лес пришло ослепительное, жаркое утро.

- Да здравствует шалаш - поели и шабаш! - воскликнул Владимир Сергеевич. - Начинаем трудовой день! Сегодня у нас - разведка: где работа, какая работа? Мы можем пойти на подсобное хозяйство дома отдыха, в колхоз. А то и на Оку. Видел, там баржа с цементом пришла? Станем грузчиками! Лучше помогать от чистого сердца, чем болтаться без дела. Все работы хороши, выбирай на вкус…

Мы прикрыли наш шалаш "дверью", сплетенной из еловых ветвей, предварительно уложив в него все походное имущество, и снова отправились на реку.

Маленькая баржа была причалена к деревянным жиденьким мосткам. Она была уже наполовину разгружена, и цемент в мешках лежал под брезентом на берегу. Около баржи нас встретила женщина-сторож.

- Скажите, тетя, - обратился к ней Владимир Сергеевич, - а чья это баржа?

- Колхозная.

- А разгружать будете?

- Конечно. Тут ребята были, Мишка да Петька, а потом ушли. Говорят, мало платят.

- А сколько платят?

- Рубль за мешок. Вынести из баржи и уложить. А в мешке, чай, килограммов сорок.

Владимир Сергеевич, прищурив глаз, прикинул расстояние от баржи до штабеля мешков и спросил:

- А деньги когда?

- Разгрузите и сразу получите.

- Без ведомостей?! - улыбнулся Владимир Сергеевич.

- Да зачем они, волынку разводить! Мне председатель дал сотню и говорит: рассчитывайся сама.

- Отличная постановка дела! - сказал Владимир Сергеевич и, сняв с себя рубаху и штаны, бросил их на траву.

Эта работа была очень тяжелая. Помогать Владимиру Сергеевичу я не мог. Я только стоял в барже на мешках и пытался за края подцепить их и поудобнее укладывать на его спину.

Шатающиеся мостки прогибались под ногами Владимира Сергеевича, и он ежесекундно мог свалиться в воду. Его черная загорелая спина покрылась цементной пылью, которая смешалась с потом и струилась по ложбинке между лопаток.

Владимир Сергеевич вынес на себе двадцать мешков, а потом лег на траву и закрыл глаза. Я сел около него и молчал. У него высоко вздымалась грудь и на шее пульсировала жилка.

Владимир Сергеевич заработал двадцать рублей. Мы их тут же получили и пошли отмывать рабочий пот.

- Даром деньги никому не даются! - сказал Владимир Сергеевич. - Но главное, честное слово, не в деньгах, а в том, что поработал, сделал дело.

В буфете на станции мы купили батон белого хлеба, бычки в томате и свежих огурцов.

Неподалеку от шалаша, пробираясь через кусты, мы случайно забрели в малинник. Красно-фиолетовые прозрачные ягоды, еще влажные от дождя, словно маленькие китайские фонарики, гирляндами висели на кустах, окруженных крапивой.

- Ну, вот нам и еще дело подвернулось! - подмигнул я Владимиру Сергеевичу.

Малина была сочная, сладковатая. Я сначала, сняв ягодку с ножки, заглядывал в ее беленькое бархатное нутро - нет ли там червяка, - но, не найдя во многих ягодах и намека на его существование, отказался от предварительной проверки и пустил малину в "переработку" с удвоенной энергией.

Но вот около шалаша послышались какие-то женские голоса.

Потом мы увидели, как мимо нас с чайником к роднику пробежал… Лешка. Вот так новость!

Нам захотелось посмотреть на незнакомых пришельцев, и мы решили подобраться к шалашу незаметно.

Первое, что мы увидели сквозь кусты, - это наш стол. На нем на развернутых бумажках лежали колбаса, плавленый сыр, яйца, открытая банка шпрот.

- Мама! - закричал я и бросился к маме, которая на четвереньках вылезала из шалаша. Следом за ней показалась и Тина Львовна.

Обе мамы горячо поцеловали меня, а увидев Владимира Сергеевича, протянули ему руки.

- Владимир Сергеевич, что это значит? - вдруг возмущенным голосом сказала Тина Львовна. - Выходим мы на станцию и вдруг видим - ну, подумайте только! - мой мальчик на перроне. И что он делает? Торгует земляникой! Я его спросила: "Сколько стоит?" А он: "Два рубля стакан!" Держит в руках кастрюлю и торгует! Я прямо заплакала: "Леша, объясни, что это такое?" А он: "Мы так решили!" Скажите, что это значит? Что вы решили? Как вы решили?

Но Владимир Сергеевич что-то промычал в ответ и тут же, улыбаясь, пошел в лес за дровами.

Лешка принес с родника чайник и повесил его над костром на толстой палке. Потом он полез в шалаш и, вытащив оттуда буханку черного хлеба, положил ее на стол и торжественно сказал:

- Вот! Моя! А у вас что-нибудь есть?

Я показал ему пальцем на кастрюлю с "ухой".

Тина Львовна взяла кастрюлю в руки, понюхала ее и брезгливо поставила на стол.

- Ты что даешь? - спросила она меня. - Ты видел, что ты даешь ребенку?

- Это уха, мы тоже ею питались.

- А ты загляни в кастрюлю, загляни!

Я заглянул в кастрюлю и ахнул. В нашей ухе было полно еловых иголок, которые, видно, нападали туда с шалашных веток.

- Подумаешь, иголки! - сказал я. - С ними даже вкуснее. Это витамины.

- Вот ты сам и доедай витамины, а Леша будет питаться по-человечески, - сказала Тина Львовна и принялась делать бутерброды. - И вообще садитесь все за стол. Сначала поедим, а потом пойдем гулять.

Наши мамы в четыре проворные руки быстро вымыли стаканы, ложки, тарелки, поставили сковородку на угли и зажарили яичницу с луком и колбасой. Откуда-то у нас на столе появилась бумажная скатерть и букетик ромашек.

Моя мама то и дело гладила меня по голове. Лешкина тоже не сводила глаз со своего чада и причитала:

- Господи, на кого он похож! Похудел, оборвался, на шее космы… Совсем в папуаса превратился…

Я наблюдал за Лешкой. Он все время поглядывал на стол с богатой закуской, но одновременно не сводил глаз и с нашей "ухи". Его, видно, очень интересовало: а как мы выполнили свой долг? Потом он незаметно от мамы взял в руки ложку и хлебнул нашего варева. Рыбно-хвойный экстракт, видно, был слишком крепок: Лешка тут же выплюнул его и еще с минуту после этой процедуры ходил с открытым ртом, часто-часто дыша и ежесекундно отплевываясь.

- Хороша кашка, да мала чашка! - сказал он.

Пока наши мамы заканчивали приготовления к обильному обеду, мы устроили тайное совещание.

Положение было тяжелое. С одной стороны, мы поклялись жить самостоятельно, а с другой - в этот полуголодный день у нас от снеди ломится стол. Как быть? И тем более, что Лешка ничего не ел.

Мы с надеждой смотрели на Владимира Сергеевича: что он скажет? Мы чувствовали, что он человек твердый. Но неужели в этот "родительский" день он не снимет с нас клятвы?

- Вот, слушайте, ребята! - вдруг произнес Владимир Сергеевич. - Наше слово нерушимо. Однако, если ваши мамы узнают о нашем секрете, нас будут бить. Так что да здравствует на один день колбаса и прочие пампушки!

Мы были готовы расцеловать Владимира Сергеевича и, не дожидаясь маминых приглашений, бросились к столу. После первой чашки чаю Тина Львовна вдруг подняла руку:

- А вы знаете что? Я привезла вам подарок, - сказала она и полезла в кожаную сумку. - Вернее, "вам" вообще, а в частности моему сыну. Вот смотрите…

Хотя я и недолюбливал Тину Львовну, но в этот раз она меня необычайно подкупила: в ее руках я увидел новенький фотоаппарат "ФЭД".

Этот "ФЭД" принадлежал Лешкиному отцу и все время лежал в его столе без дела, но теперь он будет в верных руках! Мы уж тут зафиксируем для потомства всю нашу жизнь!

Еще Тина Львовна привезла Лешке шерстяные носки и ватные… трусики! Да, да, они были с подкладкой, и под ней лежал тонкий слой ватина.

- Ну, шедевр! - сказал Лешка. - А ватной майки ты не привезла?

- Леша, не смейся! - сказала Тина Львовна. - Ты еще обо мне не раз вспомнишь! Вы спите на сырой земле, и очень легко получить радикулит. А наденешь трусики - и тебе сразу станет тепло.

Торжественный приезд наших мам в шалаш был запечатлен на пленке до самых мельчайших подробностей. Мы их сфотографировали и в лесу, и на реке, и спящими в шалаше.

Под конец дня, перед отъездом в Москву, они уже окончательно согласились с нашим цыганским существованием и даже перешли на восклицательные фразы: "Ах, как здесь прелестно! Ах, какой воздух! Ах, как пахнут эти цветы!"

И, слыша эти восклицания, мы были очень счастливы тем, что доставили нашим мамам большую радость.

ИСПЫТАНИЯ

Вероятно, все беды накликал Владимир Сергеевич. И оттого, что уж слишком хорошо он разбирался в народных приметах.

Как-то раз поутру, проснувшись и крикнув в лес свое любимое "Э-ге-гей!", он сказал:

- Дело пахнет керосином. К дождю! Хорошая слышимость звуков.

И действительно, через полчаса начался дождь, долгий и нудный. Но стоило ему иссякнуть под вечер, как Владимир Сергеевич опять сообщил:

- Ласточки летают над землей, гоняются за низко летящими насекомыми. К дождю!

И среди ночи я проснулся оттого, что мне на нос капала вода: кап, кап, кап.

Я Владимиру Сергеевичу сказал: "Да бросьте вы каркать, честное слово!", - но он опять наутро свое: "Уж больно трава сегодня пахнет сильно и лягушки квакают. К дождю!"

Короче говоря, из-за того, что в природе, видно, началась подготовка к всемирному потопу, на нас обрушилась целая серия дождей: проливных, обложных, грибных и моросящих. Они были с молниями и без молний, с ужасными ударами грома и еле-еле слышными.

Земля и вода в реке стали холодными. Ботинки и тапочки у нас не просыхали.

Мы с Лешкой решили подсушить наши ботинки на костре - нацепили их на палки и стали вертеть, как шашлык, над углями, - и через полчаса они у нас так скрючились, что на ногу надеть их уж было невозможно. Теперь пришлось нам ходить босиком.

В такую погоду бегать к реке и умываться нам не хотелось, и наши руки и лица от вечной возни с костром покрылись толстым слоем сажи. От дыма и грязи у нас воспалились глаза и стали слезиться.

Я стал кашлять трубным голосом, а у Лешки так из носа потекло, что Владимир Сергеевич шутил над ним: "Нашего Лешеньку подключили к водопроводу!"

И ко всему этому у нас болели спины и шеи, обожженные раньше на солнце.

А вскоре к нам пришла еще одна напасть: мы дружно начали болеть животами. И в этом виноват был я.

Однажды, когда Владимир Сергеевич и Лешка отправились ловить рыбу, а я остался дежурить, мне пришло в голову сварить настоящий лесной обед. Может быть, я бы и не стал этого делать, но выбора не было: подмокший рис у нас протух, стал желтым и противно вонючим, а гречневая крупа разбухла и чуть ли не проросла.

Я все-таки остановился на гречке. Решил сделать кашу. Но пока я ходил за хворостом, перекладинка, на которой висела кастрюля над сильным огнем, перегорела, и вся моя каша упала в костер, и алюминиевые ручки кастрюли расплавились.

Я стоял над костром озадаченный: шутка ли сказать, какая ж в костре была температура, если стал плавиться металл? Эге, тут надо быть осторожным!

Но через час я опять оплошал. Я приготовил суп, в который бухнул все то, что у меня находилось под ногами: грибы, крапиву, щавель, лопухи, укроп, добавил в воду три завалявшиеся картошки - и стал варить это волшебное снадобье.

Сколько раз я видел на кухне, как мама готовит обед, но так и не удосужился спросить, а как узнать, готов ли суп, сварилось ли мясо. Я видел, что мама то и дело тычет в жарящиеся котлеты вилкой, а зачем это она делает, я не спрашивал. И зря.

Я так долго варил свой суп, что он у меня… пригорел. Это было, вероятно, уникальное событие в истории поварского дела. Суп - и пригорел!

Мои друзья, вернувшись с речки, продрогшие и голодные, накинулись на еду и стали ругать меня на чем свет стоит. Но так или иначе, а есть было нечего, и мы все-таки уничтожили мой несчастный суп.

А через час первым в кусты стрелой метнулся Лешка.

Ночами в шалаше нам было очень холодно, и мы теснее прижимались друг к дружке.

И вот когда Лешка вспомнил свою маму. Он ложился спать в ватных трусиках и надевал шерстяные носки. А мы с Владимиром Сергеевичем в наши носки набивали теплую золу и засовывали ноги в рюкзаки.

По-честному говоря, нам с Лешкой было очень тяжело. Бывало, вечером пройдет по Оке пароход "Москва - Горький", весь сияющий, весь в разноцветных огнях, с музыкой на палубе, и мы долго-долго глядим ему вслед, и нам обоим очень понятно, о чем в эту минуту думает каждый.

Но Владимир Сергеевич не унывал. Он то и дело мурлыкал себе под нос веселую песенку:

Если ваши ноги сводят лютый холод,

Сыплется за ворот дождик или снег,

Вспомните, что где-то бродит вовсе голый

С вами в общем очень схожий снежный человек!

И улыбка без сомненья

Вдруг коснется ваших глаз…

Правда, вскоре после того, как мы по предписанию Зойки начали пить отвар из черники, животы наши прошли. Перестали болеть также и спины, которые мы регулярно стали смазывать раствором крепкого чая. ("В чае есть танин!" - оказала Зойка.)

Вместе с нашими хворостями улетучились и дожди.

Но тут ждали нас новые испытания.

Владимира Сергеевича свалила ангина.

Я еще ночью в полусне, прижимаясь к его теплому боку, почувствовал, как он сильно дрожит. Мне показалось, что это от утреннего холодка, и поэтому я уделил начальнику Кара-Бумбы кусок одеяла. Но дрожь у Владимира Сергеевича не прекратилась даже и тогда, когда в шалаш вполз удушливо-жаркий полдень.

Лицо у Владимира Сергеевича сделалось мертвенно-бледным, глаза впали.

Владимир Сергеевич вышел на самый солнцепек. Он пил, обжигаясь, стоградусное кофе. Но температура не падала.

Мы сидели около нашего вождя, опустив руки, и не знали, как помочь человеку. И вообще с чего начинать день? Чем заняться?

- Это у меня частенько бывает, - сказал Владимир Сергеевич. - Проклятье!

- А может быть, достать лошадь и в деревню вас перевезти? - спросил я.

- Не надо. Пройдет. Идите работенку искать.

- А вы как же? - спросил Лешка.

- Я тут один… полежу…

- А вдруг вам плохо будет? - запротестовал я.

- Хуже этого не будет, - ответил Владимир Сергеевич и добавил: - Я сейчас записку Зойке напишу. Она, наверное, уже на пляже. Отнесет ее Лешка. Только там не купаться!

И Владимир Сергеевич написал:

"Зоя! Я вас очень прошу, достаньте немножко пенициллина. Я."

Когда мы отошли от шалаша, Лешка спросил:

- Ну, что порешим? Его ведь нельзя одного оставлять! И вообще ничего себе положеньице: денег нет, мы голодные… Вот дураки, взвалили на себя какую-то идиотскую клятву, а теперь как медведи лапу сосем!

- А может, нам опять снять запрет с продуктов? Только для Владимира Сергеевича?

- И заодно и для нас… - Лешка заискивающе поглядел мне в глаза. - В виде исключения, а?

- Ну что ты! С Владимиром Сергеевичем каши не сваришь! - сказал я. - В общем пока. Я в колхоз!

- Будешь коров доить?

- Как придется. А ты со мной?

- Нет, я сначала на пляж. К Зойке. А потом в дом отдыха. Я уже решил.

Дом отдыха стоял над рекой, на крутом взгорье. Это было красивое ослепительно белое здание с колоннами, балюстрадами и грибовидными беседками, в которых всегда сидели старушки. В лесу мы часто встречали медленно шествующих мужчин с толстыми и лоснящимися лицами. Обычно они ковырялись во мху своими тростями: искали грибы. А те, кто был помоложе, с утра до вечера играли в теннис или лежали в голубой купальне на плоту, закрыв лицо газетной треуголкой.

По вечерам дом отдыха был освещен яркими фонарями и казался волшебным дворцом, парящим над землей. Когда ветер дул в нашу сторону, до шалаша с танцевальной площадки долетали звуки аргентинского танго "Не покидай меня!". Музыка то затухала, то нарастала. От грустной мелодии почему-то щемило сердце, и мне, например, в этот момент очень хотелось увидеть Зойку.

Мы лежали в темноте на хвое и очень хорошо представляли себе желтый блестящий паркет, сияющие люстры и молодых людей, которые танцуют с красивыми девушками.

Лешка мне как-то таинственно сообщил, что после танцев все отдыхающие расходятся по аллеям и начинают целоваться. И тут же он спросил:

- А ты бы Зойку… поцеловал?

Я трижды смачно сплюнул на землю и передернулся:

- Охота была пускать слюни!

- А я бы поцеловал! - убежденно сказал Лешка. - Том Сойер целовался с Бекки Течер? Целовался! Ну, а я рыжий, что ли?..

Может быть, Лешка и был честнее меня в своем откровении, но мне не хотелось посвящать его во все свои думы о Зойке. А я иногда даже мечтал жениться на ней. Вот вырастем большие, по утрам будем делать вместе физзарядку. Потом уедем из Москвы куда-нибудь в тайгу, как геологи. Построим там шалаш. Зойка будет варить обеды, а я буду с ружьем добывать дичь. А потом мы там откроем какую-нибудь руду.

Лешка пошел к дому, отдыха, размахивая "ФЭДом". Оставить фотоаппарат в шалаше он побоялся. "Еще, чего доброго, заснет Владимир Сергеевич, и фотоаппарат кто-нибудь свистнет!"

Я смотрел ему вслед и долго колебался: а не пойти ли вместе с ним? Ну, приду в колхоз, ну, скажу, что мне хочется поработать. А дальше что? Там, конечно, спросят: "А что ты умеешь делать?" Я отвечу: "Ничего!" - "Ну, и до свиданья!" - скажут. И пойдешь не солоно хлебавши…

В страшном душевном смятении я направился в правление колхоза.

Около правления - кирпичного дома с широкими окнами - стояла новенькая "Волга". Об ее передний буфер терся поросенок. Над шиферной крышей дома возвышалась алюминиевая телевизионная антенна. На доске объявлений висело: "Товарищи колхозники! Организуется экскурсия на один день в Ленинград! Полет на "ТУ-104". Записываться у Кукушкиной".

На ступеньках дома остановился. Из раскрытого окна вылетал стук счетных костяшек и чей-то голос: "Райфо! Райфо! Это Коляскин говорит! Плохо слышно!"

Над чайной, которая была по соседству с правлением, плавал запах гуляша с картошкой.

Я стоял в полном смысле слова на пороге новой жизни. За дверями была РАБОТА. Та, за которую платят деньги и на которые можно будет купить тарелку гуляша. Об этой работе говорят во всех семьях взрослые: "Ну, как ваша работа? А где вы работаете? А по душе ли нашли работу?"

Но, по-честному говоря, меня сейчас очень мало интересовали деньги. Я знал, с голоду не пропаду. У нас есть продукты. Владимиру Сергеевичу, конечно, не нужны наши заработки. Он просто хочет заставить нас заниматься делом, А помогать я буду колхозу от души, бесплатно!

Я вошел в правление.

В светлой комнате, оклеенной зелеными обоями, за столом сидел какой-то одноглазый мужичок.

Я с ним поздоровался и спросил:

- А можно ли видеть председателя колхоза?

- А зачем он тебе? - спросил мужичок и стал оглядывать меня своим мутным и красным глазом.

Я замялся, а потом прямо сказал, что пришел устраиваться на работу.

- На работу-у?! - удивился мужичок и даже привстал со стула. - И как, значит, за деньги или за трудодни?!

- Могу и бесплатно.

Мужичок вдруг хихикнул и полез в карман за кисетом. Свернув цигарку и пыхнув в меня едким дымом, он сказал:

- А губа у тебя не дура, я гляжу. Папка с мамкой тебя кормят-поят, а ты, значит, на лисипед хочешь подзаколотить?

- А я теперь сам себя кормлю.

Лицо у одноглазого вытянулось.

- А, ты сирота, что ль?

Что отвечать? О нашем уговоре - хлебнуть самостоятельную жизнь - рассказывать мне не хотелось. И я вздохнул:

- Может быть, и сирота…

- Знаешь, пацан, идит-ко ты отсюда, пока я тебе кузькину мать не показал. А к кому намедни матеря в шалаш приезжали, и вы там чаи распивали, а? Я все знаю!

Красный глаз у мужичка недобро сверкнул, и я понял, что никакого председателя колхоза мне тут не видать. Мне хотелось зайти в соседнюю комнату, в которой какой-то Коляскин настойчиво вызывал по телефону райфо, но, кто знает, может быть, и там меня на смех поднимут. Ведь действительно смешно: пришел незнакомый мальчишка и требует работу!

Я вышел из правления. Село в этот жаркий полдень было словно вымершее. Куры лежали в серой придорожной пыли. Под плетнем в тени, полузакрыв глаза и разбросав точеные ножки, валялся жеребенок. А из людей только одна девчонка в красном платье крутила колодезный ворот.

Где-то в поле тарахтел трактор. В кузнице звенела наковальня. Чей-то женский голос кричал: "Эй, Манька-а, идем полоть!"

Везде шла работа.

А настроение у меня было неважнецкое.

Меня уже по-настоящему стало задевать: неужели мне, мальчишке, очень трудно найти для себя настоящее дело?

И вдруг я увидел, что неподалеку от пруда строится дом. Я подошел поближе к строительной площадке и стал смотреть на то, как двое молодых рабочих в узкой траншее в земле укладывали огромные куски белого камня и заливали их цементным раствором.

Широкоскулый парень в голубой грязной майке - его звали Петька - говорил:

- Сегодня обязательно мы должны все забутить. А то Коляскин даст нам жару!

- Пускай людей дает, тогда лучше будет. Взвалил такое дело на двоих и пошел щи хлебать! - отозвался Мишка, краснолицый и небритый паренек. - А ты что, малец, рот разинул? - вдруг рявкнул он на меня.

- Да ничего, - ответил я.

- А ты нам дёру на рубль купишь в сельпо?

- А что такое "дёр"?

- Вот подойди сюда поближе, узнаешь…

Я подошел к Мишке, и вдруг под хохот своего приятеля он схватил меня за ухо и начал его трепать!

Я в один миг вывернулся и с размаху дал Мишке ногой под зад и отскочил в сторону.

- О, вот это мне нравится! - обрадовался Петька. - Теперь оба узнали, что такое дёр! А я тебя видел. В лесу живешь?

Тон у Петьки был миролюбивый, и Мишка уже тоже смотрел на меня без злости, которая на секунду загорелась в его глазах после моего удачного удара. И потому я, улыбнувшись, ответил:

- В лесу.

- Эх, хорошая житуха: лежи и плюй себе в небо!

- Ага, - согласился я, - а оттуда все на тебя опять летит!

- А ты что ж, недоволен? - спросил Мишка.

- Доволен. Только делать нечего.

- Ох, смехотура! "Делать нечего!" Да вот, пожалуйста, бери лопату и ковыряйся с нами от зари до зари. Хочешь? - И Петька шутя протянул мне лопату.

- Спасибо, - сказал я. - А что копать?

- Ну вот хоть яму под стояк: два метра на метр.

Я подошел к указанному месту и нажал ногой на лопату.

Парни непонимающе переглянулись.

В обед Петька и Мишка из принесенных из дому свинины и картошки сварили себе на костре гуляш. Вернее, варил его я: начистил картошки, нарезал свинины с луком и положил в кастрюлю с водой. Теперь у меня уже был опыт.

У ребят третьей ложки не оказалось, и я ел свой первый трудовой гуляш широкой щепкой с заостренным концом. Лопаточкой я подхватывал картошку, а на острие насаживал мясо.

Петька дал мне большой ломоть хлеба, но я его разделил на две части и одну половинку спрятал под бревна. А из трех широких лопухов, скрепленных между собой тоненькими щепочками, я соорудил плошку, и Петька наполнил ее густым гуляшем - для Владимира Сергеевича.

О нем я помнил все время. Как он там один? Как чувствует себя?

Когда мы, сидя по-турецки вокруг кастрюли, "навалились" на гуляш, Мишка случайно обернулся, посмотрел вдоль улицы и прошептал:

- Кажись, моя любовь идет! Коляскин!

- А кто он у вас тут? - спросил я.

- Председатель колхоза, - ответил Петька и стал газеткой обтирать свою ложку.

К нам подходил высокий человек в синей сатиновой рубахе, подпоясанной узким кавказским ремешком. Лицо у него было морщинистое, черное от загара. Он шел быстро и тоненькой хворостинкой охлестывал свои пыльные сапоги.

Мишка и Петька встали. Я тоже.

Коляскин остановился около четырехугольной траншеи и молча осмотрел ее.

- Значит, на точке замерзания? - наконец сказал он.

- Нет, почему же, Иван Спиридонович… - ответил Петька. - Вон мы уж сколько заложили. Сегодня закончим забутовку, а завтра уж цоколь начнем гнать.

- Да что ты меня завтраками кормишь? - вдруг вскипел Коляскин и с силой хлестнул хворостинкой по сапогу. - По договору уже клуб должен стоять, а у вас?

- И будет стоять! - сказал Мишка. - Людей вот не хватает.

- А ты что, не знаешь, где люди? В поле! Я вас специально освободил, а вы? То у тетки Ефросиньи на крыше подхалтурили, то у Тимофея сарайку поправили…

- Ну, просит же народ… Мы ведь после работы… - опустил голову Петька.

- Я видел, как после работы. Чуть председатель в район, так они уж пошли налево! И цемент бросили из баржи разгружать?

- Да ладно тебе, Иван Спиридоныч, - попытался улыбнуться Мишка. - Сделаем - сам похвалишь за ударный труд. Вот садитесь с нами обедать.

- Не буду! - сердито сказал Коляскин.

Петька огорченно бросил свою ложку в кастрюлю, и она черенком воткнулась в гуляш.

Председатель повернулся и быстро зашагал от нас.

- Товарищ Коляскин! Товарищ председатель! - крикнул я и побежал за ним.

Иван Спиридонович оглянулся.

- Здравствуйте, - вежливо сказал я. - Вот у вас людей не хватает, возьмите, пожалуйста, меня, а? И у меня еще двое приятелей есть! Они тоже могут!

- А ты сам-то откуда? - прищурив глаза, спросил председатель.

- Из Москвы!

- Из дачников, что ль?

- Да вроде бы, - почесал я себе затылок. - Мы… в шалаше…

- А-а… слыхал. А какие документы у тебя?

- Могу привезти из дому школьный дневник, достаточно?

- Если паспорта нет - достаточно. А что умеешь делать? - Иван Спиридонович пощупал у меня мускулы на руке.

- Да я… куда пошлют!

Председатель усмехнулся и, вертя в воздухе хворостинкой, задумался. Потом сказал: "Идем!" - и пошел обратно к стройплощадке.

- Вот что, вы, работяги! - обратился он к Петьке и Мишке. - Назначаю к вам ученика. Парня не обижать. Ясно? А ты, одним словом, - он повернулся ко мне, - будешь помогать им, что скажут…

Я кивнул головой.

- А на шалашное пропитание, - продолжал он, - я тебе сейчас дам записку, и ты получишь аванс. Картошку там, кислой капусты, огурцов. В общем с голоду у меня не помрешь. А там под конец - полный расчет…

Когда председатель ушел, Петька хлопнул меня по плечу:

- Вот как у нас люди растут! От горшка два вершка, а уже строительный рабочий.

У меня было очень радостно на душе. Назначение на работу произошло так быстро, словно по мановению волшебной палочки. И даже аванс уже можно получить! Так это на каждые летние каникулы можно в колхоз выезжать! И кормежка будет! Красота!

ЛЕГЕНДА О ЛЮБВИ

Под вечер в рогожном куле, который я взял у тети Груни, я нес к Владимиру Сергеевичу из колхозной кладовки мой "аванс".

Выдал мне его одноглазый мужичок. Мне казалось, что он в колхозе какой-то большой начальник, а на самом деле это был простой кладовщик. И притом пьяный. Вместо полупудовой гири при взвешивании картошки он поставил на весы пудовую. А отпуская килограмм меду, он ошибся на полкило. Потом, правда, он заметил свою ошибку и набросился на меня за то, что я его не поправил. Но мне, вошедшему со света в полусумрачную кладовую, просто не было видно ни гирь, ни чашек весов.

Выдавая мне квашеную капусту в кочанах и огурцы, он приговаривал:

- Вы небось уж сегодня дернете! Закус богатый! Ежели что, можете позвать. Я к вашим услугам. А чего это председатель так расщедрился: и на работу поставил, и вот уж продукты, пожалте!

- Строительных рабочих готовит, - ответил я.

Мне было противно смотреть на этого человека. И хоть неудобно было себя хвалить, я добавил:

- Он почувствовал, что человек хочет по-настоящему работать.

- А я, значит, не хочу? - насторожился одноглазый. - А ну-ка, клади капусту обратно за оскорбление при служебных обязанностях!

Я выложил из мешка мокрый кочан.

- Вот так! А теперь можешь его взять обратно. И ты не раздражай мои нервы.

Как таких дураков держат на работе, не понимаю. А может быть, это он только со мной так себя ведет, издевается?

Мне очень хотелось размахнуться мешком картошки и трахнуть этому типу по роже. И в правлении он мне помешал и тут кочевряжится…

Но я должен был терпеть. Чуть бы я взбунтовался, он мог закрыть свою кладовку и сказать: "Зайдете завтра!" А до завтра мы ждать не могли.

По дороге к шалашу со мной произошло еще одно событие.

На узкой тропинке, которая шла через высокую рожь, я встретил Нарика и Гарика. Они словно меня поджидали.

- А ну, постой-ка! - схватил меня за мешок длинноволосый Нарик. - Ты что несешь?

- Картошку, - ответил я и хотел пройти мимо.

- А ты не торопись, - загородил дорогу щуплый Гарик, растопырив руки. - Положи на землю, мы сейчас проверим. На колхозном поле выкопал?

- Я в кладовой получил.

- У Филимона? - спросил Гарик и прикрыл свой левый мышиный глаз.

- У Филимона.

- А где накладная?

- Какая накладная?

- При каждом товаре должен быть документ! - сказал Нарик и дал мне затрещину.

Дело оборачивалось худо. Драться я не мог. На спине у меня лежал мешок, а в правой руке я нес банку с медом.

Я втянул голову в плечи и спросил:

- Двое на одного, да?

Но они меня даже не удостоили ответом. Гарик нахально засунул указательный палец в банку и облизал его.

- Нарька! - вдруг обрадовался он. - Сплошная потрясенка! Ей-богу, мед!

Если бы у меня в руках был тот самый "дрын", который мы изготовили для врагов в шалаше, ух, и устроил бы я этим типам медовое угощение!

Пусть они вдвоем в конце концов и отдубасили бы меня, - один Нарька был в два раза выше меня, - но кому-нибудь я бы все-таки оставил на память фонарь. Я парень был отчаянный. Помирать так с треском!

А теперь я должен был стоять и смотреть, как эти два На-Гарика (так мы их стали называть чуть позже), отняв у меня банку, макали в нее пальцы и пожирали мой труд.

Я не понимал, в чем дело. Почему они напали на меня?

И только когда они вылизали весь мед и забросили банку в рожь, я понял.

Нарик поднес к моему носу кулак и сказал:

- На, понюхай. Чуешь, чем пахнет? Будете Зойку к себе зазывать, сделаем из вас антрекоты с гарниром.

- И студень! - добавил Гарик и тоже поднес кулак к моему носу. - Ультиматум предъявлен, а за остальное пеняйте на себя!

- Мы ее не зазывали, - сказал я, - она сама к нам приходит.

- А кто ей пишет любовные записочки, как вы там называете… из Кара-Бумбы? - Гарик толкнул меня плечом и вынул из своего кармана записку Владимира Сергеевича: "Зоенька, достаньте пенициллина!" Это не ваше послание?

Я был поражен: значит, Лешка тоже побывал в их лапах?!

- Вам ясно наше предложение? Вы свободны!

И, получив от Нарика легкую оплеуху, я отправился восвояси.

Владимира Сергеевича я застал у костра. Он помешивал кофе. Черно-бурая пена, словно лихо сдвинутый набок берет, лежала на кастрюле.

Под удивленным взглядом Владимира Сергеевича я сбросил на землю мешок и спросил:

- Ну, как себя чувствуете?

- Немножко отпустило… Только слабость, - через силу улыбнулся Владимир Сергеевич. - А это что? - он указал ложкой на мешок.

- Первый заработок! - сказал я. - Я тут еще немножко гуляшу принес. А Лешка еще не приходил?

- Пришел.

- А где он?

- Твой дружок арестован! Вот такие дела! - бесстрастно сказал Владимир Сергеевич.

- Как арестован?

У меня задрожали коленки.

- А очень просто: схвачен и брошен в кутузку! За темные махинации с фотоаппаратом!

- И он уже сидит?

- Сидит!

- И что теперь будет - суд?

- Сначала следствие, а потом суд.

- Надо немедленно поехать в Москву к его маме! - не на шутку всполошился я.

- Не надо! - вдруг раздался из шалаша Лешкин голос. - Судить - судите, а моей маме ничего не говорите!

- Арестованный, молчать! - приказал Владимир Сергеевич и обратился ко мне. - В нашем коллективе морально-бытовое разложение!

- А что же он натворил?

У меня уже немного отлегло от сердца.

- Да ерунда какая-то! Меня оклеветали, а вы уж тут раскудахтались! - сказал Лешка, высунув из шалаша голову.

- Я кому сказал? - прикрикнул на него Владимир Сергеевич. - Будешь разговаривать только на следствии!

- Ха-ха! Следствие! Это беззаконие! - отозвался Лешка. - Требую прокурора!

Владимир Сергеевич ему больше не отвечал. Он с интересом выкладывал из мешка мое добро и, подробно расспросив о том, где я его достал, радостно воскликнул:

- Вот молодец! Хвалю. Сейчас будем ужинать. И так как у нас сегодня праздник по случаю первого заработка, с нашего масла запрет я снимаю!

- Ура-а! - закричал из шалаша Лешка.

- А ты не радуйся, это тебя не касается! - ответил Владимир Сергеевич.

- Мне сегодня из-за вас морду набили, - проворчал Лешка, - а вы меня голодом морите! Где справедливость?

- Ты знаешь, чем этот ребенок около дома отдыха занимался? - посмотрев на меня, сказал Владимир Сергеевич.

- Чем?

- Кустарным промыслом!

- Не понимаю!

- А тут и понимать нечего. Он фотографировал отдыхающих! И брал с них деньги! По рублю за карточку. Я мешки за рубль таскал, а он карточки! Набил полные карманы денег и сказал, что завтра принесет снимки. Ну, все были довольны, а потом один из отдыхающих хотел ему помочь вытащить кассету, раскрыл фотоаппарат, и оказалось, что в нем не двигается пленка.

- А я знал, что у меня перемотка не работает? - закричал Лешка. - Не знал! А раз не знал, значит не виноват!

- Ну, когда раскрылся обман, - продолжал Владимир Сергеевич, - этот кустарь-одиночка бросился бежать. Его поймали, арестовали…

- …велели паспорт показать! - сообщил из застенка Лешка.

- Имей в виду: хорошо смеется тот, кто смеется последний! - сказал ему Владимир Сергеевич и закончил рассказ: - И вот привели сюда. Ну, что будем с ним делать?

- Это что, следствие или уже суд? - спросил Лешка.

- Суд! - сказал я.

- Нет, погодите, - вылез Лешка из шалаша, - дайте мне слово! Во-первых, надо установить, для кого я фотографировал. Для себя лично или для всех нас - это раз; во-вторых, отметим, я не просто снимал, а культурно обслуживал население; а в-третьих, скажите, кто ограничивал меня? Никто! Я имел право пойти на станцию и помогать нести дачникам сумки? Я имел право показывать людям, где тут можно снять дачи? Но я не пошел на это. А если в доме отдыха вышла осечка, то я тут ни при чем!

- У тебя в голове осечка вышла, - сказал Владимир Сергеевич. - Ты должен был найти себе общественно полезную работу, а не легкую халтуру, понимаешь? Мы ведь об этом уговаривались?

- А у меня голова закружилась, когда мне Нарька по шее дал около пляжа. И у меня все мысли рассыпались! - с невинными глазками сказал Лешка.

- Ладно, - сказал Владимир Сергеевич. - Если ты упорствуешь и не признаешь свою ошибку, знай, что к концу нашей шалашной жизни никакого диплома ты не получишь!

- Диплома?! А какого? - спросил я, удивленный.

- Об этом только я знаю! - сказал Владимир Сергеевич. - Доживете - увидите!

Тем временем, пока мы разговаривали, у нас уже сварилась картошка, и мы сели ужинать. Лешка насупился и ел молча.

В лесу уже стемнело. Стал накрапывать мелкий дождь. От костра наши лица были черно-красными. Если бы кто-нибудь посмотрел на нас со стороны - точь-в-точь разбойники пируют!

И в этот момент, ведя перед собой велосипед, к нам пришла Зойка! На ней был голубой плащ с капюшоном и высокие резиновые ботики.

- Владимир Сергеевич, что с вами? - положив велосипед на землю, быстро спросила она.

- Да ангина… - слабым голосом ответил наш вождь.

- Ну, это дело поправимое. Вы знаете? Минут пятнадцать назад ко мне под окно пришли Нарик и Гарик и стали меня разыгрывать какой-то запиской. А я эту бумажку вырвала у них, захлопнула окно и все прочла!

- Это они у меня ее отняли! - сказал Лешка. - Я шел к тебе, а они напали…

- Это возмутительно! - сказала Зойка. - Я, честное слово, пойду к Нарькиному отцу. Он как раз сегодня приехал. Вот лоботрясы!

- Да плюньте на них! - Владимир Сергеевич пожал Зойкину руку. - Мы сами с ними рассчитаемся. Дайте только встану! А вы мне что-нибудь принесли?

- Принесла. Только пенициллин не в таблетках, а в ампулах. Подойдет? У нас другого не было.

- А кто ж ему укол сделает? - удивился я.

- Я, - ответила Зойка. - Я тут все привезла: стерилизованный шприц, иголку, спирт. Это у папы всегда дома есть. Вы доверитесь мне, Владимир Сергеевич?

- Пожалуйста! А иголку не поломаете?

- Не волнуйтесь, я уж не первый раз. Я бы и папу сюда привела, но он в Москве. У него сегодня операция… Только вот здесь очень мало света!

Я молча раскрыл на перочинном ноже отвертку, снял с переднего колеса велосипедную динамку и переставил ее на вилку заднего колеса. Потом я перевернул велосипед "вверх ногами", установил его на седле и на руле и приказал Лешке:

- А ну-ка, арестант, крути педали!

Из маленькой фары, которую я держал в руках, брызнул ослепительный свет.

Такой эксперимент я не раз устраивал у себя дома и даже пытался под жужжание динамки учить уроки: так было интереснее, чем при электрической лампочке. Но Зойке сейчас, видимо, показалось, что я гениальный изобретатель. Она закричала:

- Ой, какая прелесть! Юрка, ты просто золото! Как ты додумался?

"Нет, Зоя, это ты золото!" - сказал я про себя.

Зойка протерла пинцет ваткой со спиртом и вынула из никелированной коробочки шприц. Я освещал велосипедным фонариком ее пальцы. Они работали быстро и уверенно.

Вот Зойка уже перелила пенициллин из ампулы в стеклянную трубочку, просунула в кольцо на поршне большой палец и сказала:

- У меня готово!..

Укол она сделала в одно мгновение. Потом разобрала шприц и снова уложила в коробочку.

Мы дали в руки Зойке тарелку с вареной картошкой. Владимир Сергеевич позволил из неприкосновенного запаса раскрыть банку с судаком в томатном соусе, и пир на весь мир закипел.

Несмотря на то, что мы съели по две тарелки картошки и выпили полную кастрюльку кофе, после ужина мы еще стали печь картошку.

Мы вытащили из шалаша все наши постельные принадлежности и, расположившись на них, стали смотреть в костер.

Огня уже не было, только тлели малиновые угли, да по краям очага вспыхивали сосновые иголки.

Зойка, поджав ноги и покусывая травинку, сидела рядом со мной. Мой локоть, которым я поддерживал подбородок, касался ее руки.

- Вот в такие часы хорошо рассказывать легенды, - улыбнулся Владимир Сергеевич. - Мне часто рассказывал их тот старик, который подарил мне женьшень.

- Какой женьшень? - спросила Зойка. - Корень?

- Да, - ответил он. - Это такой у меня талисман.

- Если Владимир Сергеевич его потеряет, то потеряет свое сердце, - пояснил я.

Я сделал ударение на слове "сердце" и почувствовал, как у меня под локтем шевельнулась Зойкина рука.

- А ну их… эти легенды! - сказал Лешка-фольклорист. - Они все про любовь! Давайте лучше анекдоты!

Но вдруг Зойка сказала:

- Мальчики, а кто меня пойдет провожать?

Мы с Лешкой переглянулись.

- Да посидите еще, куда вам торопиться? - отозвался Владимир Сергеевич.

- Нет, меня уже дома ждут.

- А сегодня Владимира Сергеевича очередь! - будто шутя сказал я.

- Ну, куда ему! - Зоя махнула рукой. - А может быть, ты, Лешка, теперь пойдешь?

- Я не могу, я под арестом!

- Трусишки вы, вот что я вам скажу! - улыбнулась Зойка и отдернула руку от моего локтя. - А теперь слушайте: я вас нарочно проверяла. Мои родители уехали в Москву, и я остаюсь вместе с вами.

- Вот и отлично! - сказал Владимир Сергеевич, почему-то обрадовавшись. - Свистать всех наверх! Нашей Белоснежке стелить в шалаше, а семь гномов будут спать около костра!

Зойке мы сделали постель прямо пуховую. Стелили ей при свете электрофары: сбили в одну кучу все листья в шалаше, отдали ей самую мягкую подушку и самое теплое одеяло.

Чего греха таить, мы с Лешкой думали: слава богу, что не пошли провожать! Куда идти: кругом темь, страшно!

И вскоре все уснули. А я лежал и думал: а почему почти все легенды только об одном - о любви? И почему, когда Зойка с нами, не только мы, мальчишки, но даже и Владимир Сергеевич какой-то другой становится? А ведь он-то старше Зойки почти на девять лет!

В предутренней мгле я, поеживаясь, чуть приоткрыл глаза и в полусне усмехнулся: "Показалось!" Я увидел, что в глубине кустарника на краю тропинки, ведущей к шалашу, будто бы стояло что-то черное и мохнатое.

КОСТРЫ НАШИХ ДУШ

После первой ночевки в лесу Зойка позвонила со станции в Москву и узнала, что ее родители не приедут на дачу три дня, и, следовательно, она могла жить в деревне, как ей вздумается.

А вздумалось ей остаться на этот срок у нас в шалаше и ввести новый образ жизни.

По утрам мы все вместе, кроме Владимира Сергеевича, должны были делать зарядку, а потом как очумелые бежать на речку. Мы стали чистить свои зубы углем, а в "санитарный день" стирали свое белье.

Зойка также постановила "прием пищи" производить только в определенные часы.

Раньше, до этих нововведений, мы по нескольку раз в день варили себе кофе "Здоровье" и садились за еду, когда хотели, а теперь нашей казацкой вольнице пришел конец. Зойка вбила на лужайке осиновый кол и "начертила" лопатой по дерну циферблат. И когда солнечные часы, например, показывали 6 утра, на столе уже дымился завтрак и мы, причесанные и умытые, глядели на то, как Зойка раскладывала нам по тарелкам пшенную кашу.

Я затащил Лешку на стройку колхозного клуба, и он начал свой трудовой путь с чернорабочего: подносил Петьке и Мишке песок, размешивал в ящике цементный раствор. Сам же я был допущен к более сложным работам: притирал на цементной подушечке кирпич к кирпичу и даже брал в руки мастерок.

Заметив нас с Лешкой на стройке, к нам со всех сторон сбежались деревенские мальчишки, начиная с пятилетнего Васятки и кончая здоровенным Сашкой Косым. Ребята подтаскивали бревна, рыли яму под заборные столбы и укладывали лаги для пола из толстого подтоварника.

Я уже многое узнал: и что такое сшивать доски "внахлестку" и как прибивать их "заподлицо". "Бутом" назывался белый камень, очень прочный и водостойкий. Он обычно укладывается в землю. А "подтоварник" - это просто бревна длиной в шесть метров и толщиной в десять-двенадцать сантиметров. На земле возле дома была сложена "обрешетка" для крыши и тонкие доски для "черного пола". Иногда я слышал, как Петька советовался со своим напарником:

- Какой раствор будем здесь делать: один к четырем или один к шести?

- А какая у нас марка в этом мешке?

- Не то "300", не то "400".

- Давай один к шести.

И Петька приказывал Лешке насыпать в ящик для раствора шесть ведер песку и одно ведро цемента.

А марки расшифровывались очень просто: чем выше марка цемента ("200", "300", "400", "500"), тем больше песку он "связывает" и крепче "схватывает".

Наблюдая за тем, как работают Петька и Мишка, и прислушиваясь к их рабочему разговору, я понял, что каждая профессия имеет свой словарь и свои хитрости. И мне было приятно щеголять рабочими словечками:

- Эй, Сашка, давай сюда вагу, а сам зайди с торца!

Так мы укладывали венец - нижние бревна дома.

Однажды подошел к нам Коляскин. Посмотрел на мальчишек, облепивших сруб, и сказал удивленно:

- Вот архаровцы! То их сахаром сюда не заманишь, а то сами налетели как на мед…

Мы с Лешкой уже имели право есть мамо-папины продукты, потому что работали в поте лица. Так настояла Зойка. Владимир Сергеевич, правда, говорил, что это уже неинтересно, если мы все-таки начинаем прибегать к чьей-то помощи. Вот Робинзон Крузо добился всего сам, так и мы должны делать.

- И глиняные горшки будем обжигать? - спросил Лешка.

- А хотя бы и так.

- И пшеницу сеять?

- Ну, не совсем сеять, но надо знать, как ее сеют.

- А чего тут знать: бросил в землю и пошел - руки в брюки. А она растет себе.

- Вот за одни такие слова тебя и стоит отлучить от мамочкиного сахара и консервов.

- Владимир Сергеевич, вы не правы! - сказала Зойка. - Вот если бы они вообще балбесничали, как эти На-Гарики, тогда другое дело: пусть сами себе и добывают пропитание. А раз они работают, мама и папа должны их поддерживать.

- Но Лешка-то ведь еще не получил аванса, - возразил Владимир Сергеевич.

- А вы сами-то работали? - насупился Лешка.

- У Владимира Сергеевича бюллетень, - сказала Зойка.

- Знаем мы этот бюллетень! - ответил Лешка и подмигнул мне.

- А ты что ему подмигнул?

- Ничего, это у меня нервный тик.

Но этот "нервный тик" для меня лично означал многое.

Позавчера, когда мы с Лешкой ушли на работу. Владимир Сергеевич с Зойкой остались одни. А когда мы прибежали на обед, то увидели, что Зойка с Владимиром Сергеевичем дуются в шашки и у него на лбу красное пятно.

Я догадался, что эти шашки Зойкины, и мне почему-то стало грустно. Значит, она специально ходила за ними домой.

А тут еще Лешка подлил масла в огонь. Когда мы пошли по грибы, он сказал мне:

- Ну, теперь пропало твое дело, не видать вам теперь Зоечку, как уши без зеркала!

- А куда она денется? - спросил я, сделав вид, будто ничего не понимаю.

- Никуда. Но просто она теперь будет чихать на вас с пятого этажа. Нужны вы ей больно!

- С чего это ты взял?

- А ты посмотри, кого она теперь по лбу щелкает?

Эти обидные для меня Лешкины домыслы я решил проверить сегодня же. Вернувшись к шалашу с грибами, я предложил Зойке сыграть в шашки, но она ответила:

- Некогда, некогда! Ты видишь, что с ним!

Она заботливо укрывала Владимира Сергеевича. Он не хотел ни есть, ни пить, но Зойка говорила:

- Ну, пожалуйста, я вас очень прошу! Вы увидите, вам же лучше сразу станет! - и пыталась его поить горячим кофе из кружки.

О, почему я не заболел ангиной!

А потом Владимир Сергеевич нам стал рассказывать эпизоды из своей жизни. И слушать его было необычайно интересно.

Однажды в зимнем туристском лагере он ехал с товарищем на лыжах по склону горы, и вдруг снежная лавина сбила товарища с ног и засыпала его. Надо было мчаться за помощью в лагерь, но Владимир Сергеевич не бросил друга, а стал его откапывать сам. И так он разгребал снег всю ночь, пока не вытащил на склон своего полуживого товарища.

Зойка с горящими глазами смотрела на Владимира Сергеевича.

- И он, значит, живой остался?

- Живой. Что ему сделается! Сейчас тоже, как и я, геолог, - сказал Владимир Сергеевич. - А вот еще другой случай…

Наш вождь с головы до ног был напичкан разными случаями. Каждый его герой, будь то какая-нибудь бабушка или профессор, все они имели свои голоса, свои походки, и я, например, очень зримо представлял себе худощавого охотника в рваном полушубке, в огромной волчьей шапке, на которого в тайге напал уссурийский медведь-шатун. Владимир Сергеевич пошел с ружьем на подмогу охотнику, выстрелил в упор, но медведь все-таки успел снять "скальп" с Владимира Сергеевича. И ему в больнице снова натягивали волосы на голову. Это был невероятный случай, и мы, может быть, и не поверили бы начальнику Кара-Бумбы, но он в доказательство показал нам длинный шрам под волосами на лбу.

Я слушал Владимира Сергеевича и думал о том, что за таким бы человеком я пошел бы на край земли. Только зря он все это при Зойке рассказывает!

Владимир Сергеевич лежал перед костром, и на его бледное, осунувшееся лицо спадали со лба две прядки волос, которые он то и дело закидывал пятерней назад. Глаза его - большие, карие - были очень живыми.

Вдруг в кустах мелькнула голова какого-то мальчишки. Мелькнула и исчезла.

- Что-о такое? - приподнялся на локте Владимир Сергеевич. - А ну-ка, Лешка, узнай, в чем дело.

Лешка вскочил на ноги и кинулся в кусты.

Через минуту он привел к шалашу наголо остриженного веснушчатого паренька. На нем были трусы и белая рубашка с пионерским галстуком. Ему было лет девять-десять. Он оглядел нас всех, бросил взгляд на шалаш и нерешительно сказал:

- Здравствуйте… товарищи! К вам можно?

- А-а, заходи, заходи! - будто старому приятелю, ответил Владимир Сергеевич. - Откуда пожаловали? Куда путь держите?

- Мы… я… - проговорил мальчик, не зная, с чего начать. - Мы в пионерском лагере все живем… А мне своего друга позвать можно?

- Ну что ж, зови! - сказал Владимир Сергеевич.

Мальчишка засунул два пальца в рот, оглушительно свистнул и закричал:

- Эй, Славка, иди сюда! Не бойся!

Кусты за шалашом зашуршали, и рядом с неожиданным пришельцем появился новый. Он был так же, как и первый, стриженый и в пионерском галстуке. Лицо у него было монгольское: скуластое, с узенькими щелочками глаз и с широким облупившимся носом.

- Вот, - сказал веснушчатый, - мы вдвоем пришли. Это Славка, а я Толя. А это правда, что вы к себе в шалаш принимаете?

- Конечно, правда. Вы же пришли и видите, мы вас не гоним! - сказала Зойка.

- Нет, мы не об этом… - сказал Славка. - Ну, в свой отряд вы записываете или нет?

- А какой у нас отряд? - удивленно спросил Владимир Сергеевич.

- Как какой? Вы же сами знаете… - улыбнулся Толя.

Мы переглянулись.

- Мы-то все знаем, а вот ты что скажешь? - сказал я.

- Ну, про вас говорят, что у вас тут детский партизанский отряд по борьбе за самостоятельную жизнь…

Владимир Сергеевич улыбнулся, но тут же спрятал свою улыбку и спросил:

- Ну, и с кем же мы боремся?

- Конечно, это, может быть, враки, - опустив глаза, сказал Славка, - но, говорят… с родителями!

Я хотел захохотать, но Владимир Сергеевич мне сделал знак рукой.

- А тебе кто же насолил, папаша или мамаша? - спросил вдруг Лешка.

- Ему мачеха насолила, - ответил за друга Толя.

При слове "мачеха" у меня сжалось сердце. Я спросил:

- А она тебя бьет или работать заставляет?

- Хуже… - ответил Славка.

- Она ему совсем дышать не дает! - пояснил Толя. - Вот мы приехали в лагерь, а его мачеха в этой же деревне себе дачу сняла и все время лезет его целовать. А ему стыдно перед ребятами.

- Ясно, - сказал Владимир Сергеевич. - А у тебя. Толя, к кому претензии?

- А он разозлился на нашу пионервожатую! - сказал Славка. - Сегодня Гришка подошел к Тольке да как плюнет на него, а Толька не растерялся и тоже в него плюнул. Ну, тут и пошло! А Галя их заметила и обоих заставила на кухне картошку чистить. А он удрал.

- Э-эх, граждане… - сказал Владимир Сергеевич. - А мне кажется, что вы сюда не по адресу попали. Во-первых, у вас не веские доводы для приема в наше содружество. Ну, что же - мачеха? Мачеха, видно, у Славки хорошая. А во-вторых, зачем же нам такие члены, которые плюют друг на друга?

- Не примете, значит? - спросил Славка.

- Нет. Надо вам сначала еще арифметику товарищества изучить.

- Чего-о? - удивился Толя.

- Арифметику! - наставительно сказал Лешка. - Как надо относиться друг к другу. А потом уже к нам приходите на… высшую математику.

- А как же мы будем арифметику изучать? - спросил Толя.

- А это уж я не знаю, - развел руками Владимир Сергеевич. - Это дело вашей Гали.

- А она сама ничего не умеет делать, - вдруг сказал Славка. - Мы ее попросили морской узел завязать, а она не умеет.

- И не знает, как в лесу без солнца найти восток или запад, - добавил Толя.

- Лешка, веревку! - скомандовал Владимир Сергеевич.

И когда Лешка принес пеньковую бечеву, Владимир Сергеевич, не задумываясь, разрезал ее на две части, а потом быстро связал витиеватым морским узлом и протянул ее пионерам.

- Прошу, на память! А насчет востока и запада, так это легче легкого: вон, видите, на елке ветки растут? Так запомните: их всегда больше на южной стороне. И тут уж сами определяйте, где восток или север.

В это время около шалаша, к нашему изумлению, появился сам председатель колхоза Коляскин. Он шел, как всегда, с хворостинкой в руках.

Владимир Сергеевич никогда не видел его в лицо, и поэтому его глаза насторожились.

- Добрый вечер! - просто сказал председатель. - Ну, как поживаете, разбойнички? - И, протягивая руку Владимиру Сергеевичу, добавил: - Я - Коляскин.

- А-а, слышал, - улыбнулся Владимир Сергеевич. - Наш поилец и кормилец! Присаживайтесь к огоньку. А кстати, насчет разбойничков. Это у вас в колхозе одноглазый Соловей-разбойник живет! Чуть вот у Юрки весь вкус к работе не отбил!

- Этот может! Мрачноватый тип. За хулиганство сидел. Мы взяли его всем колхозом на поруки прямо из суда. Может быть, человека сделаем!

Коляскин сел на нашу самодельную скамейку, снял картуз, как будто зашел в комнату, и положил его рядом с собой.

- А я к вам по делу…

- По какому? - спросил Владимир Сергеевич и поглядел на меня и на Лешку: уж не набедокурили мы чего-нибудь в деревне?

- Да оно не очень сложное, но и не очень простое. Вы, кажется, геолог?

- Да.

- А в воде разбираетесь?

- Да, кажется, разбираюсь… Вообще-то у меня другая специальность, я - поисковик… А что у вас с водой?

- Понимаете, нам артезианский колодец надо. Бурить хотим. Не поможете, а?

- Одну секунду, - сказал Владимир Сергеевич, - вот я сейчас отпущу этих двух ходоков, - он кивнул на пионеров, - и мы займемся с вами. Ну, как, граждане, вам ясно?

- Ясно, - ответил Толя и, толкнув в плечо своего приятеля, побежал по тропинке в лес.

За ним, подскочив на месте, побежал Славка.

- Хм… Тоже мне обиженные! - усмехнулся им вслед Владимир Сергеевич. - И придумают же: детский партизанский отряд!..

Коляскин достал пачку "Беломора" и закурил.

- Так вот, - начал он, - мы хотим расширить молочную ферму, а вода у нас не очень чистая и ее не хватает.

- Верховодку только используете?

- Да, из колодца берем. Ну, и полчаса назад мы на правлении решили поискать воду получше и бурить землю около фермы. А потом я подумал, что могу сразу проконсультироваться у вас, и пришел к своим колхозничкам. - Он взглянул на меня и на Лешку. - Это от них я узнал, что вы геолог.

- Вообще что я могу сказать? - ответил Владимир Сергеевич. - Конечно, я могу заняться этим делом - дать предварительный прогноз, но все равно вам придется приглашать мастеров. Надо ведь буровой станок привезти, трубы, фильтр, насос…

- Это я все знаю, - сказал Коляскин. - Мы достанем. Но пока там приедет человек из Москвы, а вы уже тут, под боком. Может быть, возьметесь? А мы уж оплатим.

- Да какая там оплата! - улыбнулся Владимир Сергеевич. - Все равно мы отдыхаем. И дело-то не сложное: съездить в Москву, в Геологическое управление, и достать материал по вашему району. Кстати, там у меня и друг есть, он поможет.

- Вот и спасибо! - сказал Коляскин. - А ваших мальчишек я с завтрашнего дня на новый объект перебрасываю. Надо будет крышу на школе починить. Пусть приходят завтра в правление, там Михей Николаевич, кровельщик, будет их ждать.

Когда Коляскин ушел, Владимир Сергеевич сказал:

- Вот вам и шалаш! Видали? Вот они, костры наших душ! О вас уже легенда идет: отряд! Вас уже на работу приглашают! Человек нигде не пропадет, только бы у него руки были. А давайте споем песню, а?

Настроение у нас у всех было отличное, и мы запели нашу любимую "Взвейтесь кострами!".

Я пел эту песню и чувствовал, как у меня по спине мурашки ползут от ее таких сильных, мужественных и призывных слов.

ЛЕШКА И МОХНАТОЕ

Однажды утром Владимир Сергеевич оторвал нас с Лешкой от костра, на котором мы пытались обжечь самодельную глиняную вазу, и позвал в орешник. Здесь мы присели на корточки, и Владимир Сергеевич ткнул пальцем в большую паутину.

- Посмотрите, - почти шепотом сказал он, - это ведь целый мир!

Похожая на большую шестиугольную антенну, паутина серебрилась на солнце. Сам хозяин этого мощного сооружения - толстый паук, видимо отдыхая от жары, сидел в тени под листиком.

Паутина была выткана необыкновенно искусно. Большой шестиугольник имел внутри себя еще пятьдесят шестиугольничков, и каждая грань была точно параллельна другой. А все это держалось на двух основных нитях, растянутых между сучками.

В середине сетки болталась высохшая оса, рядом с ней, свернув набок головку, висела пойманная за шею муха, а мертвый комар был словно распят за ножки.

Но один комарик был еще живым. Он зацепился за паутину тоненькой ножкой и висел вниз головой. Он ожесточенно махал крыльями, бился о паутину так, что она вся дрожала, подтягивался на зацепившейся ножке, и все было бесполезно. У комара, вероятно, уже иссякали силы, потому что он все реже и реже пытался выпутаться.

И вот, почувствовав добычу, из-под листочка на свет вылез паук и, медленно переставляя ноги, двинулся к своей жертве.

- Сейчас ему тут каюк! - сказал я о комаре.

- А мы не позволим, - ответил Владимир Сергеевич и, подняв с земли травинку, толкнул комара. Тот сразу упал на листочек, покрытый росой, вскочил на ножки и в недоумении, вероятно обдумывая, а что же, собственно, с ним произошло, застыл на месте.

- Спасся, бедняга! - засмеялся Лешка, а потом, весело воскликнув: "Весь мир насилья мы разрушим", - ударил ногой по паутине.

Пребывая в лесу, мы с Лешкой совсем не замечали, что вокруг нас идет кипучая жизнь. Но стоило только Владимиру Сергеевичу показать нам паутину, как мы уже сами захотели делать натуралистические открытия. Я взялся за научные исследования муравейника, а Лешка стал вскрывать кротовые норки для того, чтобы "изучить пути движения этих животных" и из добытых кротовых шкурок сшить себе шапку.

Я сидел над муравейником почти каждый день. Мне казалось, муравьиная куча - это огромный город со своими домами, улицами и площадями. Муравьи двигались стройными цепочками, и можно было заметить, что одни цепочки тянутся из "домов" в лес, а другие, наоборот, из леса в "дом". И те, кто направлялся в дом, обязательно волочили с собой или сосновую иголку, или муху, или гусеницу. Иногда на перекрестке дорог встречались два муравья, и, останавливаясь друг перед другом, они словно разговаривали между собой: "Ну, как, брат, живешь?" - "Да ничего, спасибо. А ты?" - "Вот, видишь, тружусь. Сухую былинку раздобыл, жена говорит, что потолок надо поправить!" - "Ну-ну, передавай ей привет. Я пошел!" И, поговорив, они озабоченно торопились каждый своей дорогой.

В куче можно было заметить и старых и молодых муравьев. Старые были толстенькие и черные, молодые - худенькие, светло-коричневые и юркие. Эти мчались вперед напролом, по головам и по телам своих родичей.

Некоторые пожилые, обиженные такой непочтительностью, тут же догоняли молодых нахалов и делали им внушение, видимо кусали. После такой экзекуции молодые уже шли в лес, еле-еле передвигая ноги.

Я видел не раз, как муравьи втроем тащили одну палочку. Видел, как двое дрались из-за какого-то кусочка коры, и их разнимали "прохожие".

А однажды Лешка засунул палку в муравейник, пошевелил ею и закричал: "Граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога!"

Ух, что тут поднялось! Весь муравейник пришел в движение. Побросав свои былинки, из леса на спасение кучи бежали рабочие муравьи. Из "домов" выскакивали муравьи-женщины и, будто спеленутых детишек, тащили на себе белые яички. Вскоре вся куча покрылась белыми движущимися точечками.

- Как война началась… - вдруг тихо сказал Лешка и выдернул из кучи свою палку.

Кстати сказать, мечты о кротовой шапке он вскоре оставил. Он изрыл почти всю лесную округу, но ни одного крота не нашел. И после такой неудачи он решил переметнуться от животного мира к растительному. Тут ничего копать не надо, а слушай, что Зойка рассказывает, и все.

А Зойкины познания были просто удивительными. Мы, например, каждую секунду встречали самую обыкновенную березу, но никто из нас никогда и не думал, что название ее рода происходит от латинского глагола batuere, что в переводе означает "бить" или "сечь". Оказывается, эта береза в древнеримские времена была отличным учебным "пособием" для школьников.

- Вот здорово! - удивлялся Лешка. - Теперь мне ясно, откуда пошло выражение "дать березовой каши"!

Как-то раз, забравшись в малинник, Лешка очень сильно обжегся крапивой и принялся с ожесточением расчесывать ноги. А Зойка - наш врач, - вместо того чтобы помочь его страданиям, начала читать лекцию.

- А ты, Леша, можешь не чесать, - поясняла она, - жгучие волосики крапивы содержат муравьиную кислоту. Крапива - хорошее кровоостанавливающее средство при легочных и других кровотечениях.

- Вот тебе бы по языку этими жгучими волосками, - с гримасой на лице отвечал Лешка, - ты бы по-другому бы его зачесала!

- Но, честное слово, я не вру! - смеялась Зойка. - А ты потерпи, и пройдет.

- У вас отличные познания! - восхищался Зойкой наш начальник Кара-Бумбы. - Все это действительно верно! Но откуда вы набрались таких премудростей?

- А мне папа об этом рассказывает, - улыбалась Зойка, и ее синие глаза лучились необыкновенно светло и радостно.

И вообще мы с Лешкой заметили, что за последнее время, избавившись от ангины, Владимир Сергеевич уж больно часто восхищается Зойкой. Что она ни сделает, он всегда скажет: "Мудро!" или: "Вы у меня прелесть!" А почему это "у меня"?!

С нами Владимир Сергеевич разговаривал на "ты", а с Зойкой обращался только на "вы". Зойка всегда очень хорошо выполняла то, что скажет ей Владимир Сергеевич. Но не просто выполняла точь-в-точь, а в заданную работу привносила и что-то свое.

- У Зои великое качество! - говорил нам без нее Владимир Сергеевич. - Творческий подход к делу!

Нередко, сидя у костра, они заводили философские разговоры о жизни, о нашей стране, о литературе.

- Владимир Сергеевич, а вот для чего жить на белом свете? - вдруг спросит Зойка. - Мы с девчонками спорили, спорили в классе, но так ни к чему и не пришли. Одни говорят одно, другие - другое, а главного так никто и не знает. Ну, вот рождается человек на белый свет, трудится, трудится, а потом умирает. И все. А в чем соль жизни? Ну вот моей или вашей? До нас Земля вертелась миллионы лет и после нас еще будет вертеться миллионы миллионов. А где наше место?

- Хм, это сложный вопрос! - отвечает Владимир Сергеевич. - Над ним все мудрые люди думали и думают. Ну, а я - не знаю, правильно ли это или неправильно, - я его решаю поэтически: природа создала человека, ну как свои глаза! Для того чтобы он любовался, радовался и наслаждался самой природой. Ведь есть же на белом свете что-то истинно красивое? Есть! Это все живое: поля, леса, звери, птицы. А есть что-то некрасивое! Тоже есть. Это все мертвое: пустыни, ледники, непроходимые болота. Вот природа и видит нашими глазами свои недоделки. Ведь человек-то всегда стремится к красоте?

- Стремится, - кивает головой Зойка.

- А для того чтобы вся земля была живой и красивой, надо ее переделывать, надо трудиться. Но одному человеку, например, не под силу озеленить пустыню Сахару? Не под силу. А если нам собраться всем вместе, провести там каналы, посадить деревья, то пустыня сразу зацветет. Но тут возникает другой вопрос. Один человек говорит: "Да, если мы ее озеленим, то у нас будет больше хлеба и продуктов, пустыня станет красивой. Там появится жизнь, и мы будем радоваться ей!" А другой отвечает: "Нет, а на кой черт мне озеленять какую-то там пустыню, я и так проживу свой короткий век!" Вот теперь и решайте, кто прав - первый человек или второй?

- Конечно, первый! - отвечает Зойка.

- Правильно! Ну, а теперь: какая же цель стоит перед каждым человеком, который появляется на белый свет? - продолжает Владимир Сергеевич. - И на этот вопрос очень легко ответить. Он должен, во-первых, озеленить какую-то маленькую, но свою пустыню или высушить какое-то маленькое, но свое болото, то есть сделать что-то полезное! А во-вторых, он должен еще переделать каждого человека, который хочет прожить на земле только сам для себя. Ведь должен же какой-то след остаться после каждого человека на земле? А этот след и будет в конце концов красота земли и счастье всех людей! Вот и весь прекрасный смысл нашей жизни.

- А я знаю, о чем Владимир Сергеевич говорит, - серьезно замечает Лешка. - Первый человек - это коммунист, а второй человек - индивидуалист. Это тоже недоделка природы.

- Ну хорошо, а как же я лично должна жить? - допытывается Зойка. - Ну, где мне найти место, чем заняться?

- Вы, Зоя, мне кажетесь очень способным человеком. Вот вы немножко знаете медицину, немного ботанику. А к чему вас больше всего тянет?

- Пожалуй, к медицине.

- Вот и займитесь ею.

- А если я не попаду в институт?

- Поступайте в больницу, в медсестры. Но все-таки бейте в одну точку. А там подучитесь - и, глядишь, вы уже врач! Только надо быть настойчивым.

- А если меня никуда не тянет, тогда что? - интересуется Лешка.

- Тогда иди куда хочешь: на завод, в колхоз, на фабрику. Там со временем поймешь жизнь, может быть, полюбишь свою работу…

- А если не полюбишь, как тогда?

- К тому времени ты, Лешка, уже умнее станешь и уж сам будешь решать, что тебе делать. Мне сейчас трудно загадывать. Но, главное, не бояться никакой работы! Жизнь - она наука мудрая! Она сама тебя поставит на свое место. А лучше всего, конечно, к чему-нибудь с детства пристраститься и шагать по одной дорожке. Так сказать, выбрать себе свое жизненное суворовское училище и вступить в него прямо с первого класса. Хотите, могу вас поднатаскать по геологии? Будете путешествовать, открывать нефть, разные руды…

- Ура! - кричим мы с Лешкой. - Давай!

- И вы сможете нас взять в это лето в экспедицию? - перебивает его Лешка.

- Нет, вас еще брать рановато, а вот Зоя уже могла бы поехать в поле. Я бы ее немножко подучил как будущего коллектора и - к нам в партию! Взяли бы, не задумываясь!

Но Зойка только вздыхает.

- Мечты, мечты, где ваша сладость? Папа! Мама! Разве они отпустят?

- А ты убеги! С Владимиром Сергеевичем не пропадешь! - советует Лешка, и мне хочется ему стукнуть по загривку за такие слова.

Зойку я уже не провожал по вечерам из лесу домой. Ее провожал Владимир Сергеевич. Он даже познакомился с ее папой и мамой и, бывало, попивал у них чай из самовара.

Я-то к ним заходил домой запросто, но они со мной обращались, как с мальчишкой: спрашивали, как я учусь в школе, занимаюсь ли я музыкой и хороший ли у меня педагог. А вот с Владимиром Сергеевичем они вели разговор о политике, о его специальности и расспрашивали, какой у геологов заработок.

Я все прекрасно понимал, что Зойка уже отошла от нашего прошлогоднего дачного детства, и мне было очень жалко, что мне еще так мало лет. Сначала я сердился на Владимира Сергеевича, но потом решил, что мне с ним не стоит портить хорошую мужскую дружбу.

До свидания, Зойка! И если я еще когда-нибудь встречу девчонку, то мне очень хочется, чтобы она вся была такая, как ты.

Однажды поздно вечером я поехал с деревенскими ребятами в ночное. Мы взнуздали лошадей, положили к ним на круп легкие подстилки и поскакали на Макарьев луг. Перед выездом наша кавалькада, состоящая из пятнадцати лошадей, долго ожидала Сашку Косого, который почему-то не мог вырваться из дому. И так, не дождавшись, мы поехали без него.

Лешку я с собой в ночное не взял. Он не мог сам вскакивать на лошадь, его надо было поддерживать за ногу, а потом он боялся быстрой езды и все время вопил: "Ой, ребята, не гоните! Я себе весь зад отбил! Ой, сейчас упаду!.."

Вечер был холодный, и деревенские ребята поехали на луг кто в зимних шубейках, а кто и в валенках на босу ногу. Я был в тоненькой рубашке.

На лугу мы спутали лошадей и сняли с них уздечки. Потом разожгли костер.

И вдруг я увидел, что к костру подходит что-то черное и лохматое!

У меня прямо сердце в пятки ушло.

И это неизвестное животное придвигалось к нам на четвереньках. Ну, точно так же, как я видел около шалаша сквозь сон!

- Ой! - тихо ойкнули ребята и от ужаса все окаменели. А потом все бросились врассыпную.

И я тоже удрал в кусты.

А это неизвестное животное вдруг встало на дыбы и дико захохотало.

- Ребята! Это же я! - закричал Сашка Косой и свалился от смеха на траву.

На нем оказался вывороченный наизнанку мохнатый овчинный тулуп.

Придя в себя, я сразу же спросил Сашку:

- Слушай, а ты еще кому-нибудь давал этот тулуп?

- Давал, - ответил Сашка, - а что?

- А кому давал?

- Ну, Нарьке с Гарькой давал. Они у меня на сеновале, бывает, спят. А тебе что, холодно в рубашке?

- Холодно.

- Ну и бери его. А завтра отдашь.

Я накинул на себя тулуп, и все мы, весело обсуждая, кто как испугался "медведя", тронулись в деревню.

"Так, - думал я, - теперь ясно, кто к нам ходит по ночам. И ясно, почему ходит… Ну, ходи, ходи… Ты, Нарька, свое заработаешь!"

Подойдя к нашему шалашу, я вывернул шубу наизнанку, накинул на голову широкий воротник и встал на четвереньки. Я видел, что около костра сидит Лешка, а Владимира Сергеевича не было. Он, видно, пошел провожать Зойку.

И тут я, продвинувшись к шалашу на несколько шагов, тихонько завыл:

- У-у-ы-а!

- Кто там? - спросил Лешка, загородившись ладонью от костра.

- Э-ы-ы-у-у!

Я думал, что сейчас Лешка завопит: "Караул! Спаси-ите!", но дальнейшее произошло в одно мгновение. Такой прыти я от Лешки не ожидал. Он схватил наш тяжелый "дрын", подскочил ко мне и поднял его над головой.

Я едва успел произнести: "Это я, Лешка!" - и юркнуть в кусты, как Лешка с размаху хряпнул дрыном по земле, по тому месту, где я только что находился.

Не увернись я вовремя, эта шутка могла бы кончиться очень печально.

И все из-за того, что я предполагал, что Лешка остался прежним.

КОРЕНЬ ЖЕНШЕНЬ

Как внезапно началось наше житье-бытье в шалаше, так оно внезапно и кончилось.

Однажды Владимир Сергеевич уехал с утра в Москву, в Геологическое управление, за прогнозом для артезианской скважины, и вдруг, вернувшись оттуда раньше времени, он вынул из кармана телеграмму и вслух прочитал:

- "Из Красноярска. Через десять дней уходим тайгу. Ждем". - И добавил: - Вот и конец, друзья-приятели! Ну, что скажете?

- Уже, значит, уезжаете? - все еще не веря только что услышанному, спросил я.

- Как видите.

- А… мы куда? - растерянно сказал Лешка.

- На кудыкину гору… - вздохнул Владимир Сергеевич. - Да, не ожидал я таких быстрых событий. Надо уезжать в Москву.

- И это обязательно сегодня? - спросил я.

- Только сегодня! Я еще должен кое-что купить, собраться в дорогу, написать письмо родителям. Значит, так, - голос Владимира Сергеевича стал деловым, - сейчас Лешка начнет собирать вещи, а мы с Юркой пойдем к Коляскину. Я ему сделал прогноз. Но жалко, что не успел составить проект скважины.

Я чувствовал, что Владимиру Сергеевичу уже не до нас. У него был озабоченный вид, и мне казалось, что между нами и им уже легла какая-то невидимая черта. Он - уже занятой человек, а мы - мы что? Мальчишки! Он уезжает в большой мир поисков и строительства, а мы остаемся под крылышками своих родителей. Но вот что интересно: если бы раньше до нашего приезда на Оку Владимир Сергеевич встретил бы меня на улице и сказал: "А знаешь что? Поедем со мной в тайгу!" - я бы, конечно, ни за что не поехал. Одно слово "тайга" звучало для меня пугающе. Но сегодня я бы махнул рукой на дом, на родителей, на город и своих друзей, но только бы остаться с Владимиром Сергеевичем и поехать с ним в тайгу.

Наш визит в деревню был неудачным. Мы там не застали ни Коляскина, ни Зойки. Коляскин уехал в район, а Зойка отправилась на пляж.

В правлении Владимир Сергеевич оставил записку: "Товарищ председатель! Вода у вас будет хорошего качества, дебита, то есть количества воды, хватит на тысячу лет! А возьмете вы воду с глубины 70-80 метров. Это удовольствие будет не слишком дорогое. Желаю успеха!"

Мы пошли на Оку.

Владимир Сергеевич то говорил, что времени у него в обрез, а то теперь полетел зачем-то на пляж.

Мне было очень горько, что вот так быстро пронеслась наша золотая привольная жизнь, и мне хотелось помечтать о таком же житье-бытье на будущий год, а он… Он думал о Зойке! Сегодня вечером мы уже будем в Москве, и кто знает, когда нам доведется опять встретиться? И никто не отпустит нас без Владимира Сергеевича в шалаш.

Когда мы подошли к реке, то увидели, что Зойка сидит на песке, а поодаль, метрах в пятидесяти от нее, резвятся На-Гарики. Нарик пытался сделать стойку на руках, а Гарик хватал его за ноги. Они не замечали нас из-за ивовых кустов.

Владимир Сергеевич замедлил шаг, посмотрел на меня огорченными глазами и спросил:

- Ну, будем к ней подходить?

- Конечно, будем, - сказал я. - Ведь надо же с ней попрощаться! И этих бы за шкирку потрясти!

- Идем! - решительно сказал Владимир Сергеевич.

Зойка была в синем шерстяном купальном костюме и красной резиновой шапочке.

- О, здравствуйте! - радостно сказала она, вскочив с песка. - А я, Владимир Сергеевич, сейчас к вам заходила в шалаш. И мне Лешка сказал, что у вас какая-то новость. Давайте купаться!

- А у нас уже времени нет, - сказал я. - Мы прощаться пришли. Мы сегодня уезжаем. Владимир Сергеевич получил телеграмму.

- Как уезжаете?! - отступила на шаг Зойка, и я увидел, что у нее дрогнули губы.

- Очень просто, - улыбнулся Владимир Сергеевич, - я - в тайгу, а они - домой. Скажите, Зоя, а это мыло ваше?

Зойка подняла с песка кусок туалетного мыла, завернутого в газетку.

- Мое! Пожалуйста!

Владимир Сергеевич кивнул мне на мыло: "Разверни!" - а потом подошел к Нарику и без всякого предупреждения известным приемом схватил его за руку на излом.

- Ой, - закричал Нарик. - Что вы делаете?

- А мы рассчитываться пришли! За шубу, за мед! И ты, Гарька, иди сюда.

Но щупленького Гарьку точно ветром сдуло. Он умчался в деревню.

Нарик было попытался вырваться, но Владимир Сергеевич чуть-чуть нажал ему на руку, и тот почувствовал, что сопротивляться бесполезно.

- Ну, гадюка! - подошел я к Нарику. - Ты что тогда надо мной во ржи измывался, а? - И я его схватил двумя пальцами за нос.

- Уйди… - прогнусавил мой враг.

Я хотел Нарьку хлопнуть по щеке, но, взглянув на Зойку, постеснялся.

Владимир Сергеевич завел Нарьку в воду и приказал мне намылить ему голову. Я думал, что мы этому типу таких шишек-банок надаем, что он век будет помнить. Но Владимир Сергеевич казнил его остроумнее: я, как заботливая мать, намыливал ему голову, а на берегу отчаянно смеялась Зойка.

Потом Владимир Сергеевич со словами: "Теперь смывайся!" - дал пинка Нарьке, и тот бултыхнулся в воду.

- А может, ему еще добавить? - сказал я.

- Хватит! - сказал Владимир Сергеевич. - Неохота больше руки марать… - И крикнул: - Ну, Зоя, пойдемте к нам!

На пляже я нашел то место, где оставил около берега в воде консервную банку с большой замшелой раковиной и налипшими на ней дюжиной ракушек. Чуть о ней не забыл!

Банка была полузанесена песком. И когда я ее перевернул, на берег упала большая тяжелая раковина, а за нею все малюсенькие ракушата. Они уже отвалились от "матери".

Я собрал все это семейство в горсть и бросил его на середину реки! Пусть живут себе в глубине и на быстром течении!

А в шалаше Лешка уже собрал два узла нехитрых наших пожитков.

Мы в последний раз разожгли костер, вскипятили кофе и выпили его по кружке.

И тут, лукаво оглядев нас, Владимир Сергеевич вдруг вынул из кармана две бумажки с каким-то машинописным текстом, напечатанным, видимо, еще в Москве, и торжественно сказал:

- Товарищи! Митинг по случаю вручения двух трудовых дипломов воспитанникам Кара-Бумбской школы жизни считаю открытым! Маэстро, туш!

И сам же оратор замахал, как дирижер, руками и заиграл на губах туш. Мы ему дружно подтянули.

- Первый диплом, - продолжал Владимир Сергеевич, - вручается Юрию Попову! - Оратор развернул бумажку и возвысил голос: - "Настоящим подтверждается то, что Юрий Иванович Попов прошел полный курс шалашной жизни первой ступени. Им освоены следующие предметы: приготовление пищи, отгонка лошадей в ночное, помощь в строительстве домов, научно-исследовательская работа в области муравьиных куч, рыбная ловля руками. Товарища Попова необходимо считать человеком, пригодным для самостоятельного существования. Начальник Кара-Бумбы Владимир Карпенко". Ура, товарищи!

Мы закричали: "Ура!"

- Теперь следующий. "Настоящим подтверждается то, что Алексей Демьянович Кузькин за время шалашной жизни прошел школу торгово-ягодного ученичества и кустарно-фотографического промысла и показал себя человеком изворотливым…"

- А я не согласен! - вдруг с обидой сказал Лешка. - Вы Юрке серьезную бумажку написали, а мне какую-то такую… Ну, зачем вы написали про ягоды или про то, что я какой-то там ловчила?.. Не это главное!

- А что главное? - спросил Владимир Сергеевич.

- Уж будто вы сами не знаете… - сказал Лешка. - Надо мне тоже отметить, что я умею варить картошку, что я был чернорабочим. Ну и вообще, что сначала орал караул, а потом чуть Юрке хребтину не поломал. И что я тоже теперь не пропаду!

- Ну как, ему можно выдать такой диплом? - спросил нас Владимир Сергеевич.

- Мне кажется, можно! - кивнула головой Зойка.

И Владимиру Сергеевичу пришлось уже от руки, карандашом, написать Лешке новый трудовой диплом.

В конце каждого диплома, потерев карандашом о герб на пятнадцатикопеечной монете, он приложил графитные печати.

Подхватив два узла, мы пошли на станцию. Нам было очень грустно покидать наше обжитое место, на котором мы пережили столько веселого и незабываемого. Перед уходом мы присели на дорожку и помолчали. И у каждого из нас в душе родились какие-то свои особые думы и о пролетавших днях и о том, что нас ожидает впереди.

Лешка сидел передо мной загоревший и поздоровевший. И я чувствовал, что ему тоже не хочется уезжать отсюда.

Я вспомнил, как Владимир Сергеевич на первой ночевке на сеновале рассказывал нам о шагреневой коже и о том, что никаких чудес на свете не существует и что человек только сам может добиться своего счастья. Я вспомнил, как Зойка не раз нам говорила, что мы ничего не понимаем в жизни. А теперь она этого не скажет!

Да, пройдет всего лишь каких-нибудь два-три года, и эта полянка перед шалашом зарастет молодыми березками и елочками, опутается буйным орешником, и ничто уже не напомнит о том, что некогда здесь жили-были мы, мальчишки, которые захотели поскорее войти в жизнь.

Через несколько дней мы провожали Владимира Сергеевича из Москвы с Ярославского вокзала. Мы приехали сюда на такси.

Владимир Сергеевич сбросил в вагоне свой рюкзак и вышел на перрон. Мы с Лешкой обняли его и поцеловали. А Зойка подала ему руку. Но он взял ее за обе руки и молча поглядел ей в глаза.

Так они и постояли секунду - высокий красивый парень в красной ковбойке с распахнутым воротником и хрупкая девчонка в школьном платьице с беленькими кружевцами на шее.

Поезд незаметно тронулся, и Владимир Сергеевич уже на ходу вскочил в вагон. Мы пошли рядом с ним. А потом побежали за вагоном. Но догнать Владимира Сергеевича мы уже не могли.

И, когда в темноте исчез красный фонарик последнего вагона и мы пошли на выход в город, Зойка вдруг остановилась под ярким фонарем и сказала:

- Мальчики, смотрите!

Она разжала кулачок, и на ее маленькой ладони - нет, мы не поверили своим глазам! - мы увидели "талисман" Владимира Сергеевича - корень женьшень, - который был очень похож на маленького человечка с ручками и ножками.